тех следов уже и отыскать было б нельзя, потому что дождь снова зарядил на целую ночь! Одно, значит, было нам известно, что Тамара думал везти Мазепу на Московский рубеж, в Гуляй-городок. Ну, вот и стали раздумывать, повезет он его или не повезет? Конечно, после Марианниных слов, которая ему такую пышную долю «напророкувала», если он Мазепу при себе оставит, надо было думать, что он бросит думку в Москву его везти; да он за этим, видно, и из Гадяча так скоро «порвався», — вот вспомнили мы это, — и опять зажурылысь. Ну, как его теперь искать? Где? Все следы потеряны! И опять «видчай» нас хватил. Сидим, молчим, совсем не знаем, что делать? Вспомнил тут атаман наш, что ведь они с Марианной старую ведьму в Дубовой корчме не нашли, «выдралась» она через окно и скрылась в лесу; значит, попрячется там день, другой, да и назад в корчму вернется, а Тамара ведь, не зная, что мы за ним гонялись, опять к той же самой Дубовой корчме вернется, иначе ему нельзя было в Гадяч приехать: он в той корчме и коня своего, и одежу свою оставлял; ну, так если он назад вернется, так старуха ему непременно все расскажет, а когда узнает он, что одурили его монахи, да узнает, что за Мазепой по следам его бросился целый отряд, так сейчас полетит назад, чтобы вывезти своего «бранця» на Московскую границу, потому что зол он на него, как дьявол, а вместе с тем и труслив, как тхор! Все это рассказал нам наш атаман, как по книге прочитал, а Марианна наша как выслушала его, так от радости и на шею ему бросилась. «Брате мой! Друже мой, — говорит, — по век твоей услуги не забуду». Ну, и мы все ожили, зашумели кругом от радости. Что мы, в самом деле, «чорту куцому» на играшку, что ли, дались! Ну, да не даром же люди говорят, как «куцый» не крути, а добрый казак всегда его за хвост схватит! Так и вышло. Уж он нам какого туману напускал, и следы путал, и чертову бабу сквозь малое оконце в лес вынес, и Тамару в старого дида «перекынув», а из каждой его штуки нам только польза выходила.
— Ну-ну, дальше! Чего стал, Чортовий! Говори уже, чтоб тебе! — раздалось отовсюду.
— Ишь какие скорые! — осклабился довольный донельзя Чортовий. — Погоняют, не запрягши, а попались бы в такие переделки, так может теперь и языком бы не могли повернуть. Ну, слушайте ж, вражьи дети, чтоб вам горилки до смерти не нюхать, да только не перебивайте! Так вот, как вспомнили мы все это, так и решили, чтоб уже большее не сбиваться, послать кого-нибудь к Дубовой корчме, чтобы разузнать потихоньку, вернулась ли назад старая ведьма или нет? И послали Носача: нос, видите ли, у него «довгый», так от него как ни прячься, а все он вынюхает! На счастье наше и Дубовая корчма оказалась недалеко, — верст на пятьдесят от Рашкова, а это мы все, сердечные, по степи четыре дня колесили. Ну, полетел Носач, на утро и вернулся. И старуха, говорит, в корчме, и целая еще сотня, говорит, москалей там сидит; это, конечно, уже Тамара поставил, чтоб нас поймать. — Ну, закричали мы, черта лысого дурни поймают, да скорей на коней! Этих тоже, — указал он на Кулю и товарищей, — с собой прихватили, да и давай, Бог, ноги к Московскому рубежу. Недаром же зовут нашего атамана Нечуй-Витром: так летели, что только ветер возле ушей свистел.
— Ну и догнали? — вскрикнуло невольно несколько голосов.
— Ге! — мотнул удало головой Чортовий. — И они летели, да только мы имели хороших проводников, напрямик неслись. Засели на опушке леса, ждем, притаились, как мертвые; только они подъехали к нам так сажен на сто, как мы выскочили из леса, да так их черной тучей и накрыли.
— Отбили? — вскрикнул, задыхаясь, Остап, а за ним и еще несколько казаков.
— Отбили! Всех на месте уложили, — вскрикнул сурово Чортовий, ударяя широкой ладонью по столу, — уже мы им за Мазепину команду здорово отплатили! Да и бить их не трудно, все равно, что медведя, — покуда он мечом своим махнет, так я его и вдоль, и поперек саблей перекрещу. Всех, говорю вам, «покотом» уложили, вот только сам этот Тамара, чертячий «выплодок», ушел.
— Ушел? — заволновались кругом казаки. — Да как же вы его, собачьи сыны, не схватили!
— Его и схватишь, когда он с чертями «накладає», — буркнул угрюмо Чортовий и затем крикнул громко. — Ну, да тогда ему дьявол помог, а теперь мы уже с атаманом на саблях поклялись, что голов своих «збудемося», а уж достанем ero!
— Добудем! Добудем! — закричали все кругом и бросились «чоломкаться» к Куле, к Чортовию и ко всем казакам, отбившим таким удалым образом Мазепу…
Когда первые крики восторга умолкли, Чортовий начал рассказывать своим слушателям, как они пробирались уже назад от Московского рубежа; после него заговорил Куля, потом Лобода, потом еще кто- то, а под конец в голове Остапа все перепуталось: Чортовий, Куля, Лобода, слуги Бруховецкого, Тамара, черти, оборотни, неисходимые лехи, неприступные замки. Он еще помнил только, что какой-то седой казак плакал уже на его плече, жалуясь на то, что никак ему не удается до сих пор добыть сотого татарина, а он обещание такое дал печерским святым за упокой батьковой души; но и это воспоминание вскоре исчезло, и все окончательно спуталось в его голове.
Проснулся на другое утро Остап с тяжелой, как камень, головой и, приподнявши ее с трудом, с изумлением заметил, что он лежит под лавой, а кругом по всей хате, под столами, на столах, на лавах и просто на глиняном полу лежат во всевозможных позах мертвецки неподвижные тела; только громкий храп, потрясавший стены хаты, свидетельствовал о том, что тела эти еще не расстались с жизнью. Пробравшись с трудом среди этих трупов, Остап вышел на двор, подошел к колодцу, окатил себе голову ведром холодной воды и только тогда пришел к полному сознанию. Он умылся, оправил свою одежду и отправился искать старого Лободу.
После непродолжительных поисков, он нашел его опять в компании слушателей и напомнил ему о вчерашней просьбе.
Но видимо и у Лободы здорово отшибло память после вчерашней пирушки, так что Остапу пришлось снова долго и пространно толковать старику: кто он, откуда приехал и зачем хочет видеть Мазепу, пока наконец Лобода вспомнил все.
— Га, га! Хлопец из Волчьего Байрака, ну, ну, вспомнил все. Так ты иди за мной, подожди немного, а я доложу его мосци.
С этими словами оба вышли из хаты. Лобода отправился в будынок к Гострому, а Остап остался ждать у крыльца.
Через несколько минут Лобода показался на пороге и объявил Остапу, чтобы он следовал за ним.
Пройдя через обширные сени и парадную комнату, Остап вошел вслед за Лободой в трапезную полковника. На столе еще стояли остатки неубранного сниданка, но в комнате не было никого, кроме Мазепы.
— Вельможный пане, — обратился к Мазепе Остап, ступивши нерешительно шага на два вперед и осмотревшись во все стороны.
— А? — вздрогнул Мазепа, очнувшись от набежавшего нежданного раздумья, — кто там? Лицо как будто знакомое… где это мы встречались, с тобою, казаче?
— Да в Волчьих же Байраках, еще как ротмистр посылал меня с гетманскими листами по всем околицам и обещал заехать к нам и взять меня с собой в надворную команду гетмана Дорошенко.
— Из Волчьих Байраков? — произнес живо Мазепа и подошел к Остапу. — Постой, постой… так это ты тот казак Остап, которого в реестры не принимают?
— Я, я самый.
— И это ты говорил о какой-то Орысе?
— Ге, а пан ротмистр и то запомнил! — улыбнулся Остап. — Ну, да, я говорил о ней. Да как же и не говорить, — давно уже мы с ней покохались, а панотец из-за того, что меня в реестры не принимают, не хочет ее ни за что отдать за меня.
— Постой, постой! — Да кто она, эта Орыся, — перебил его Мазепа.
— Орыся-то? Да дочка ж его, гарная девчина и сердце у нее щырое; давно мы уже дали слово друг другу, так батюшка ни за что не хочет за посполитого отдавать. Уже она просила и плакала, и подруга ее, что гостит там, Галина, тоже просила.
— Галина! — вскрикнул Мазепа и схватил его за руку, кровь ему бросилась в лицо. — Галина, говоришь?
— Галина, — отвечал Остап, не спуская с Мазепы глаз, — внучка Сыча, что сидит хутором за Днепром в дальних степях. Все плачет чего-то, побивается; привозил ее Сыч сюда…
— Сыч, говоришь? Тесть Морозенко?
— Так, так… дидом он ей, Галине, приходится…
— Она… она! Господи! — произнес растерянным, взволнованным голосом Мазепа и заходил большими
