какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже. Один раек остался.
(...)Но вот и сладкое... Иван Андреевич опять приободрился.
- Ну что же, найдется еще местечко? - острил дедушка.
- Для Федосеича трудов всегда найдется, а если бы и не нашлось, то и в проходе постоять можно,- отшучивался Крылов. [62, с. 273-274.]
Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице и великим князьям. Прощаясь с Крыловым после одного обеда у себя, дедушка (А. М. Тургенев) пошутил: 'Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас
Стр. 163
накормили - избаловали вас царские повара...' Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил: 'Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал - закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин - и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка - одна краса. Сели - суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю - нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? - не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,- куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки - всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет - только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядушком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: 'О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?' И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла... А тут вижу - царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает... И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил - ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь - меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят - завидуют.
Стр. 164
А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят,- надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь,- смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный... Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию ехать. А теперь, когда там обедать приходится,- ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал...'
- Ох, боюсь я, боюсь;- прервал его дедушка,- что и сегодня ждет не дождется вас ужин дома...
Крылов божился? что сыт до отвала, что Александра Егоровна его по горло накормила, а Федосеич совсем в полон взял.
- Ну, по совести,- не отставал дедушка,- неужели вы, Иван Андреевич, так натощак и спать ляжете?
- По совести, натощак не лягу. Ужинать не буду, но тарелочку кислой капусты и квасу кувшинчик на сон грядущий приму, чтобы в горле не пересохло. [62, с. 275-276.]
Однажды на набережной Фонтанки, по которой он (Крылов) обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента, из коих один, вероятно не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищу:
- Смотри, туча идет.
- И лягушки заквакали,- спокойно отвечал баснописец в тот же тон студенту. [62, с. 300.]
Имп(ератрица) всегда желала познакомиться с Иваном Андреевичем (Крыловым), и Жуковский повел его в полной форме библиотекаря имп(ераторской) библиотеки в белых штанах и шелковых чулках. Они вошли в приемную. Дежурный камердинер уже доложил об них, как вдруг Крылов с ужасом сказал, что он
Стр. 165
пустил в штаны. Белые шелковые чулки окрасились желтыми ручьями. Жуковский повел его на черный дворик для окончания несвоевременной экспедиции. [119, с. 59.]
Гоголь обедал у меня с Крыловым, Вяземским, Плетневым и Тютчевым. Для Крылова всегда готовились борщ с уткой, салат, подливка с пшенной кашей или щи и кулебяка, жареный поросенок или под хреном. Разговор был оживленный, раз говорили о щедрости к нищим. Крылов утверждал, что подаяние вовсе не есть знак сострадания, а просто дело эгоизма. Жуковский противоречил. 'Нет, брат, ты что ни говори, а я остаюсь на своем. Помню, как я раз так из лености не мог ничего есть в Английском клубе, даже поросенка под хреном'. [119, с. 59.]
НИКОЛАЕВСКАЯ ЭПОХА
Имп(ератор) Николай Павлович велел переменить неприличные фамилии. Между прочими полковник Зас выдал свою дочь за рижского гарнизонного офицера Ранцева. Он говорил, что его фамилия древнее, и потому Ранцев должен изменить фамилию на Зас-Ранцев. Этот Ранцев был выходец из земли Мекленбургской, истый оботрит. Он поставил ему на вид, что он пришел в Россию с Петром III и его фамилия знатнее. Однако он согласился на это прилагательное. Вся гарниза смеялась. Но государь, не зная движения назад, просто велел Ранцеву зваться Ранцев-Зас. Свекор поморщился, но должен был покориться мудрой воле своего имп (ератора). [119, с. 72.]
Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищением, в разговоре с наследником выразился так: ,
- Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем. [86, с. 623.]
Жена одного важного генерала, знаменитого придворною ловкостью, любила, как и сам генерал, как и льстецы, выдавать его за героя, тем более что ему удалось в компанию 14-го года с партиею казаков овладеть, т. е. занять никем не защищенный дрянной немецкий городок. Жена, заехав с визитом к другой даме, рассказывала эпопею подвигов своего Александра Ивановича (Чернышева). Чего там не было: Александр разбил того; Александр удержал грудью целую артиллерию; Александр взял в плен там столько- то, там еще больше, так что если сосчитать, то из пленных выходила армия больше наполеоновской 12-го года; Александр взял город... и на беду забыла название: как бишь этот город, вот так в голове и вертится. Боже мой, столичный город... вот странно, из ума вон...
Стр. 169
В затруднении она оглянулась и заметила другого генерала, который сидел между цветов и перелистывал старый журнал.
- Ах, князь,- обращаясь к нему, сказала генеральша,- вот вы знаете, какой это город взял Александр?
- Вавилон.
- Что вы это?! Я говорю про моего мужа Александра Ивановича.
- А я думал, что про Александра Македонского. [63, л. 75.]
Покойный граф И. И. Дибич был чрезвычайно'добр душою, имел необыкновенный ум, глубокие, разнообразные познания и страстно любил просвещение, т. е. науки и литературу. Ему иногда вредила необыкновенная вспыльчивость и какое-то внутреннее пламя, побуждавшее его к беспрерывной деятельности. Во время последней турецкой войны, прославившей его имя переходом через Балканы,