культурный слой. Дощатый забор отгораживал двор от внешнего мира, кованые ворота распахивались лишь по телефонной договоренности. Собаки у Берзаускиса не было. Он не хотел лишнего шума.
Вообще, он был любителем тишины. Поэтому в свое время избрал профессию моряка и, в надежде обрести тишину, поступил на учебный парусник; ради этого покинул автосервис, где постоянно приходилось вертеться на людях. Чтобы уберечься от вредного влияния окружающей среды, он решил уйти в себя и заниматься йогой: каждое утро полтора часа отдавал упражнениям, и даже самые срочные и выгодные заказы не могли отвлечь его от этого занятия. Пусть торопыга сам постоит на голове да посмотрит с такой позиции на свою бессмысленную спешку — тогда поймет, многого ли она стоит.
Сам Берзаускис немало проблем тоже видел вверх ногами — так сначала казалось привыкшему к примитивной логике сельскому парнишке. Он все еще прикидывал, как получше подъехать к соседу, когда тот неожиданно предложил сам:
— Иди, Ярка, ко мне юнгой. Зря ты в земле роешься, никакие клады там не закопаны. Настоящие золотые россыпи здесь, — он похлопал себя по карману, отозвавшемуся металлическим звуком, потом сунул туда руку и извлек большую связку ключей.
Неверными пальцами выбрав самый сложный, Берзаускис поднял его, словно верующий распятие:
— В сервисе за хранение такого ключа платят зарплату и квартальные премии. Чем мы хуже английского парламента? Там тоже есть такая должность: «лорд-хранитель ключа».
— Хранитель печати, — поправил Ярайс.
— Вот и я говорю: мы их не только догнали, но уже и обошли. У нас за хранение печати получает зарплату уже другой деятель. Сосчитаем-ка, сколько народу там получало деньги за мою работу. Диспетчер, — Берзаускис поднял палец, — сменный мастер, нормировщица, кассирша в цеху, завскладом, — он перешел на другую руку, — придурок из ОТК, два сторожа, что впускают и выпускают. О большом начальстве я уж и не говорю. Но некому провернуть ручку, когда нужно подтянуть цепь или отрегулировать клапаны. И здесь тоже некому! — выкрикнул вдруг Берзаускис, ловко вытащил засунутую за пояс фляжку и поднес к губам. Скривился, потому что мысль об измене сына внесла привкус горечи в подогретое алкоголем ощущение довольства собой. — Стоит соседу попросить парня отвезти тюльпаны на то нерестилище акул, что напротив магазина подарков, или даже саженцы роз в Литву — он тут как тут. А когда родной отец сулит те же самые деньги за то, чтобы счистить ржавчину с железа, мой Курт воротит нос. Ему только бы мотаться по свету… Теперь ты, Яра, будешь мне вместо сына, а чтобы все это звучало солидно, назначаю тебя старшим по складу. На, полюбуйся, какое у нас там богатство, — он бросил парню ключи и указал на пристройку к гаражу.
Хорошо смазанная дверь отворилась легко и беззвучно, как если бы за ней находился банковский сейф. Почти одновременно вспыхнул свет и завыла тревожная сирена. Ярайс отскочил, но было поздно: в лицо ему ударила струя красной туши.
— Когда я впервые пересекал экватор, меня окрестили варом, — не скрывая удовольствия от удавшегося сюрприза, сказал Берзаускис. Пошарив за спиной, он выключил сигнализацию. — Это мне устроил один отставной пиротехник за то, что я поставил ему новые мосты и проложил под головку прокладку для семьдесят шестого бензина. А по ночам тут еще вылетают огненные языки, с ума сойти, до чего красиво. Ну, будем считать, что ты получил крещение. Виват!
Пока мастер изрядным глотком отмечал вступление вновь принятого помощника в должность, Ярайс, безуспешно попытавшись при помощи смоченного слюной носового платка оттереть несмываемую краску, заглянул в кладовую и удивился еще больше. Это было похоже на оптовую базу. Три стены снизу доверху закрывали полки, и над каждым отделением висела табличка с наименованием детали и ее ценой. Здесь можно было найти все, начиная с облицовки радиатора и вплоть до лампочек освещения номерного знака. Деталей, наверное, хватило бы, чтобы собрать совершенно новый автомобиль.
— Глаза держи открытыми, а рот — на замке, — предупредил Берзаускис, закрывая дверь.
Судовой боцман, по представлениям Ярайса, должен был выглядеть совсем иначе: во всяком случае, рослым или хотя бы толстым, с волосатой грудью и жгутами мускулов от плеча до локтя. Но Нил Берзаускис едва достигал ему до подбородка и состоял, казалось, из одних лишь костей. Чтобы казаться повыше, он даже в жаркие летние дни носил на голове старомодную лыжную шапочку, длинный козырек которой защищал и глаза, и тонкий нос от солнечных лучей и искр сварки.
— Откуда все это? — не понял Ярайс.
— Купил, нашел, едва ушел… Вложил капитал и создал резерв. Я беру все, что предлагают, — похвалился Берзаускис, которого последний глоток лишил остатков сдержанности. — Один умный человек как-то сказал: «Если бы дефицита не было, его следовало бы выдумать». Я ничего не выдумываю — я создаю его искусственно. Скажем, в магазине вдруг появляются тормозные колодки. Мне звонят. Я приезжаю, прошу завернуть две дюжины. Думаешь, рядовой покупатель может спокойно выдержать это? Ему нужны две колодки, а он сразу просит четыре, шесть — на сколько хватает денег. И через полчаса, когда покупатели слетаются, на прилавке уже пусто… Я мог бы тут же за углом продать их за двойную цену, но разве я спекулянт? Я мастер, и живу своим трудом. Надо сменить колодки? Пожалуйста, по государственной цене, с меня хватает заработка в рамках прейскуранта: сначала диагноз, потом мойка, потом поднять машину, снять колеса, отбалансировать… Вот начнешь работать — увидишь.
Ярайс уже примирился с тем, что сегодня работать не придется. Казалось, что и разговор потерял дальнейший смысл: язык Берзаускиса ворочался все тяжелее, речь прерывалась зевками и икотой. Однако прославленная морская выносливость еще раз заявила о себе: прежде чем окончательно уснуть, боцман еще раз открыл глаза, узнал, как ни странно, Ярайса и дал последние указания:
— Когда придут оба Яниса — скажи, чтоб забежали завтра. А сегодня пусть выпьют за мое здоровье, и расходы в объеме двух банок припишут к счету.
Так произошла встреча, в ходе которой Ярайс получил уже второе за нынешний день крещение.
— Что за идиотское имя — Ярайс? — запротестовал Ян Лубиетис. — Приличная собака, и та не откликнется.
— Обычно меня зовут Яркой.
— Короче, но все равно глупо, — отверг Кирсис. — К чему выворачивать язык? Имя должно быть таким, чтобы девушки не перепутали. Что-нибудь звучное и запоминающееся.
— Янис, например, — предложил Лубиетис.
— Гениально! Будешь Третьим Янисом, — Кирсис разлил водку по рюмкам и объявил: — За это надо еще добавить!
Они добрались до опушки и устроились в тенистой ложбинке, где, судя по пустым бутылкам и консервным жестянкам, находилось традиционное место отдыха окрестных выпивох. Оба новых знакомца работали шоферами — один развозил книги, другой — мебель; оба не скрывали, что успели побывать в местах заключения, однако своим пестрым прошлым не хвастались. Подчеркивали даже, что риск не оправдывается, есть куда более спокойные пути к заработку. Однако в подробности не вдавались: Третий Янис теперь будет работать у боцмана, значит, время от времени придется встречаться, а там видно будет…
В настоящем деле Ярайс увидел обоих Янисов лишь через две недели. Он работал теперь у соседа в гараже и, как ему казалось, достаточно хорошо изучил характер Берзаускиса. Мастер, ничего не скажешь. Проспавшись, он помнил каждое сказанное слово, отослал обоим Янисам обещанную десятку и даже не стал опохмеляться. В годовщину своей свадьбы он посмотрел на татуированную руку и напился в стельку. Но через три дня встряхнулся, как собака после холодного купания, и вернулся к работе, требовавшей всей его энергии.
Работал Берзаускис как одержимый, единственным мерилом считал свою совесть, а честь фирмы ставил даже превыше денег. Ради нее он был готов без устали полировать заделанные шпаклевкой или смолой вмятины, красить и перекрашивать до тех пор, пока результат не начинал соответствовать его представлениям о качестве. Легко заработанные деньги его не интересовали, и если он обещал заказчику, что машина будет как новая, то готов был расшибиться в лепешку, но сдержать слово и даже обратиться за помощью к обоим Янисам, если не оставалось другого выхода.
Ярайс научился не только разбирать и собирать мотор, чистить свечи, регулировать карбюратор и делать еще десятки мелких операций, но еще и думать и решать по-новому. До сих пор ему казалось, что
