равной степени» считался сам японский император. Впервые «бун-бу» как идеал японского общественного сознания встречается в VII веке. Один из ранних императоров Японии (правил с 683 по 707 гг.) вошел в историю именно под своим посмертным именем Бунбу (или Монму), что, безусловно, явилось высшей оценкой его личности. Это говорит прежде всего о том, что в обществе стали меняться представления об идеальном человеке. Японии, подвергшейся мощному конфуцианскому воздействию из Китая, нужен был на троне «человек культуры».
С началом формирования самурайства его неистребимая тяга к «военному началу» начинает главенствовать в культуре, ей подчиняется литература того времени, не говоря уже о сотнях устных рассказов, где воспевался образ «идеального воина», полного благородства, справедливости и преданности. Все японские хроники начинают пестреть исключительно военными событиями – захватами территорий, личными подвигами буси, особенностями воинской тренировки в разных самурайских кланах. В XI веке один из придворных создает произведение, выдержанное в типичном для той эпохи воинском жанре – «Мицу ваки» («Хроники Мицу»). В нем речь идет о замечательных подвигах Мина-мото Ёриоси (999-1075) и его сына Ёсииэ (1039–1106) – предках знаменитого воителя Минамото Ёритомо, отправившихся в поход для «умиротворения» северных земель Японии. Образ Ёриоси превращается в идеал воина того времени. Позже он получит развитие в «боевых повестях» жанра гунки. Итак, какой же он – воинский идеал?
Прежде всего перед нами – выдержанный, закаленный воин, мастер «лука и боевого скакуна». Он намеренно усложняет себе задачу – подчеркнуто использует не тугой лук воина, а плохо натянутый лук простолюдина. И все равно от его стрелы нет спасения. Таким образом, сам выстрел Ёриоси приобретает некий мистический характер, ибо уже становится неважно, из какого оружия стреляет человек, – главное, что стрелу посылает в цель Великий Воин. В последующие эпохи этот мотив мистического действия Воина станет весьма распространенным. Например, получат широкое хождение истории о том, как самый известный фехтовальщик на мечах Миямото Мусаси принципиально не использовал традиционную катану из отличной стали, а дрался исключительно деревянной палкой, весьма отдаленно напоминающей меч. Настоящий буси не зависит от своего оружия, ибо его истинное оружие заключено в силе его духа.
Кроме того, Ёриоси стал идеалом мастера-иэмото и господина-отца, заботившегося о своих детях- подданных. Он лично следил за заготовкой провизии для своих воинов, проверял их оружие, посещал всех больных и раненых и даже сам врачевал их. «Воины были глубоко тронуты этим: «Наши тела оплатят наши долги. Наши жизни ничего не стоят, когда на карту поставлена наша честь. И теперь мы готовы умереть за нашего полководца» [28].
В хрониках того времени перед нами предстают не столько реальные люди, сколько идеальные Воины. Так, сын Ёриоси – Ёсииэ, который сыграл едва ли не решающую роль в становлении власти клана Минамото в западных провинциях страны, получил прозвище Хатиман Таро – «Старший сын Хатимана». Напомним, что Хатиман являлся одним из самых почитаемых среди самураев божеств, богом войны, воплощавшим мужество и непобедимость. К тому же он считался покровителем воинов клана Миямото. Теперь все достоинства Хатимана переходили к конкретному человеку – Ёсииэ, а это означало, что духи возвращались на землю, возглавляли военные походы, участвовали в битвах. Воинская культура дает буси эту удивительную возможность – перевоплотиться в божество, преобразиться в мистическое существо, которое даже «из плохо натянутого лука стреляет без промаха» и «побеждает врага, даже не обнажив меча».
Складывается удивительный, порой фантастический образ идеального воина, которому суждено будет царствовать в умах на протяжении многих столетий. Не составит особого труда найти его отголоски, например, в рассказах о мастерах каратэ, дзюдо, айкидо. Верность своему господину, мужество, невероятная сила, готовность отдать жизнь за честь своего клана или семьи – все эти качества начинают приписываться истинному буси. Никого не смущает, что измены и заговоры становятся едва ли не нормой жизни самурайства, воины нередко в страхе бегут от врага, их перекупают более богатые кланы. Однако культура чаще всего доносит до нас не правду жизни, а некую творческую бесконечность, несбывшийся идеал.
Идеализация воина и военизация культуры
То, что принято называть Бусидо, представляло собой фактически недостижимый идеал воинского стиля жизни. Это, кстати, и объясняет тот факт, почему Бусидо никогда не был письменно зафиксирован в единообразном и полном виде, хотя определенные воинские предписания, конечно же, были. Путь воина невозможно положить на бумагу, выразить фразой. Он идеален, неосуществим по своей сути, дан лишь как предел устремлений, которого всерьез никто и не пытается достигнуть.
Зачастую Бусидо представлен в японской культуре именно набором рассказов, по сути, иллюстраций «правильной» жизни буси. В частности, такими воплощениями Бусидо без упоминания этого термина и явились уже знакомые нам рассказы жанра гунки.
Воинский характер жизни буси начинает постепенно отражаться и на стиле всей японской культуры. В нее приходили ценности, так или иначе связанные с войной и боевыми искусствами, которые постепенно возводились в абсолют. Например, возникла особая «культура скакуна»; не случайно один из первых самурайских кодексов поведения так и назывался – «Путь лука и скакуна». Для известного воина специально выращивалась хорошая лошадь, за боевым скакуном порой ухаживали по нескольку человек, а конюшня обычно располагалась непосредственно перед резиденцией богатого самурая. Не случайно скакунам приписывались даже магические свойства, что, кстати, было характерно для всего, что окружало буси, – оружия, деталей одежды, правил поведения. Здесь есть и довольно забавные моменты мистического отношения к боевым лошадям: например, во многих рассказах образ лошади причудливо переплетался с образом обезьяны. Объяснялось это прежде всего отголосками китайской легенды об обезьяне-воине, Царе обезьян Сунь Укуне, без промаха разившем своих врагов. И обезьяна, и конь в самурайских поверьях могли обеспечить магическую защиту от ран – не случайно на японских костяных брелоках нэцкэ, которые носили за поясом самураи, нередко изображалась именно обезьяна. А в иллюстрированной биографии известного дзэнско-го монаха Иппэна «Сэйкодзи энги эмаки» («Иллюстрированные свитки об основании храма Сэй- кодзи») мы встречаем примечательную подробность: обезьяну привязывают к коновязи подобно лошади, рядом с конюшней.
Образ самурая, а точнее, воинский аспект его жизни, идеализируется и на многих живописных свитках того времени. Например, серия картин «Моко сюрай экотоба» («Иллюстрированные свитки о монгольском вторжении») показывает героические подвиги знаменитого воина Такэд-заки Сюэнаги из Хиго, когда тот защищал свои земли от монгольского нашествия 1274 и 1281 годов. Но особой скромностью благородные самураи не отличались: эту серию свитков, прославляющих воинские подвиги, заказал сам их герой – Сюэнага.
Таким же чисто показательным моментом было и знаменитое презрение к жизни, столь характерное для образа самурая. Воины-буси в действительности презирали не собственную жизнь, а образ жизни аристократии, ее изнеженность и манерность. Первоначально это объяснялось чисто психологическими причинами – нарождавшемуся институту самурайства для целостного самоосознания необходимо было противопоставить себя чему-то «чужому» и «неправильному». Однако не стоит забывать, что роскошь жизни самураев периода Эдо (1615–1867), с грандиозными замками, позолоченными стенами комнат далеко превзошла самые изощренные фантазии аристократии более ранних эпох. Но пока самураям все это было недоступно, они испытывали стойкую неприязнь к стилю жизни кугэ.
В XIII веке, т. е. в эпоху Камакура, напряженность в отношениях между носителями «воинского» (бу) и «гражданского» (бун) начал достигла предела. В основном агрессивный импульс исходил именно от буси.
