уверился в том, что единственная опасность, которая угрожает французам, может быть только на озере Онтарио. Но Монкальм в силу пессимизма или реализма знал больше. Он писал Бурламаку: «Понимаете, месье, наше дело, безусловно, стало всего лишь прелюдией к чему-то более важному. И это важное уже сейчас ожидает нас».
Действительно, имелось нечто отчаянное в действиях Вульфа 31 июля.
Первоначальный план вытеснения Монкальма с оборонительной позиции страдал рядом недостатков. Вероятно, он вообще не мог быть успешным. Но решение, принятое экспромтом в тот самый момент, когда он увидел, что все более ранние предположения и расчеты оказались неверными, ставит сложные вопросы перед любым, кто хотел бы изобразить Вульфа военным гением. Разве Монкальм при Тикондерога не продемонстрировал, что может произойти с фронтальной атакой на хорошо обороняемые позиции? А на самую слабую точку французской позиции не выполнили даже рискованного лобового удара. Даже в том случае, если Вульф каким-то чудом смог бы взять высоты, то основная масса французских войск просто отступила бы за реку Сен-Шарль и переформировалась на дальнем берегу. И тогда, в некотором смысле, Вульф вернулся бы туда, откуда и начинал атаку.
Вульф не был мастером-стратегом. Он оказался оратором, уклоняющимся от прямого ответа, и нерешительным человеком. Но Монкальму едва ли удалось выйти с честью из боев 31 июля, так как он категорически заявил Леви за несколько дней до сражения, что подобный удар не может произойти вообще.
Борьбу Монкальма с Вульфом возводят до мифического предания, сравнивая их с Гектором и Ахиллесом, Арджуной и Карной. В 1759 г. на кону в Северной Америке стояли крупные ставки, но обоим командирам-соперникам, хотя они и были талантливы, оказалось очень далеко до военных гениев.
Глава 7
Португалия, залив Лагуш
Вокруг «красавчика-принца» Чарли сложено много мифов. До последнего времени существовало мнение, что у него была подавлена сексуальность; в настоящее время от этой выдумки отказались. Более устойчивым оказалось представление, что он был болваном, страдающим нервозной несостоятельностью приспособиться к реальности. Подразумевается здесь вот что: стоицизм всегда связан с интеллектом, а волюнтаризм — с глупостью.
Но Чарльз Эдуард Стюарт, несмотря на все недостатки (коих имелось множество), кажется весьма интеллигентным человеком. Глубоко сведущий в теориях философов (в разное время среди его личных друзей были Вольтер, Монтескье, Кондильяк и Гельвеций), ставший светочем франкмасонства восемнадцатого столетия, он мог оказаться вдумчивым и склонным к размышлениям. Но неоправданные вспышки ярости часто маскировали это качество.
К 1759 г. он испытывал глубокую озабоченность тем, что движение якобитов могло восприниматься как устаревшая и дискредитированная доктрина. Чарльз консультировался о том, что делать с этим, в частности, спрашивал совета у Джона Холкера.
Холкер — одна из выдающихся фигур индустриальной истории. Он родился в 1719 г. в Стретфорде (Ланкашир), служил в Манчестере в течение семи лет (во время своего ученичества), вступил в Манчестерский полк армии якобитов, когда в ноябре 1745 г. туда прибыл Чарльз Эдуард. Из тюрьмы, в которой Холкер оказался после Куллодена, он совершил побег во Францию. А там после недолгого периода, проведенного в полку лорда Огилви, он начал в 1749 г. заниматься бизнесом, привезя из Англии людей и машины, необходимые для организации текстильной промышленности во Франции.
Машоль, тогдашний генеральный контроллер финансов, обещал сделать Холкера королевским поставщиком, если тот сможет победить англичан в их собственной игре. К 1755 г. якобитский предприниматель добился таких успехов, что его назначили генеральным инспектором, ответственным за иностранных промышленников.
В будущем Холкера ожидали еще большие успехи, когда он привез из Англии первую прядильную машину «Дженни», а вслед за ней — челнок Аркрайта. Это позволило Франции возглавить текстильную промышленность.
Холкер никогда не забывал о службе с Чарльзом Эдуардом, к которому был глубоко и искренне привязан. В 1750 г. с риском для своей жизни он сопровождал принца в секретной поездке в Лондон, а в конце 1758 г., услышав, что лидера покинули очень многие из его прежних последователей, предприниматель нашел время, чтобы отвлечься от своего занятия (делания денег) и отправиться в Булонь на встречу с опальным «красавчиком-принцем».
Чарльз Эдуард рассказал, что теперь наметились признаки серьезного отношения французов к тому, чтобы оказать ему помощь в восстановлении трона предков. Но он был обеспокоен тем, что Шотландия больше не является той базой, какой была в 1745 г. Английское правительство уничтожало клановую систему, конфисковало поместья якобитов, запретило ношение традиционной одежды шотландских горцев, оголило горы и долины, цинично истощило личный состав шотландских военных, сформировав Хайлендерские полки и отправив их в Северную Америку сражаться с французами и индейцами. В то время движение якобитов находилось под угрозой с целого ряда идеологических направлений одновременно. Многие из несчастных людей шотландской земли, жителей трущоб Эдинбурга, которые встали под штандарт принца, теперь увидели большую привлекательность в развивающихся идеях методизма. А образованные классы все больше тянулись к мыслителям направления, которое позднее назовут шотландским Просвещением. Мыслители Шотландии, почти все до единого, оказались враждебны Стюартам и их идеологии.
Холкер пытался переубедить принца. В конце концов, вряд ли имелось много более возвышенных и ютландских умов, чем у экономиста сэра Джеймса Стюарта, а он пострадал за приверженность движению якобитов. И это так. В 1743 г. тридцатидвухлетний Стюарт вступил в брак с сестрой лорда Элхо, дуэлянта и магната шотландского Лоуленда, который в 1745 г. присоединился к принцу, хотя и не любил его и никогда не нашел с ним взаимопонимания. Во многих конфликтах между принцем и лордом Джорджем Мюрреем во время событий 1745 г. Элхо можно было безошибочно найти на стороне Мюррея.
Элхо оказался в окончательном списке повстанцев-якобитов, категорически исключенных при любой возможной в будущем амнистии британского правительства. В своей горестной судьбе он обвинял лично Чарльза Эдуарда. Сэр Джеймс Стюарт оказался удачливее: его в итоге простили в 1763 г. Ему очень повезло, что он пропустил разгром при Куллодене, поскольку был направлен в Версаль в качестве личного посланника Чарльза Эдуарда. Он остался там, чтобы оказать помощь в планировании французского вторжения в Англию, которого так никогда и не произошло.
В конце 1758 г. Стюарт с женой были в Венеции (а где еще могли находиться якобиты?), где они познакомились и подружились с леди Мэри Уортли Монтегю. Как указывал Холкер, Стюарт отличался выдающимся и утонченным умом. Называемый иногда «последним сторонником системы меркантилизма», он оказался своего рода очагом компромисса между шотландским Просвещением и более ранними традициями.
Как экономист, Стюарт проявил такую же двусмысленность, лавируя между долгосрочной (можно даже сказать — полумарксистской) трудовой теорией стоимости и теорией краткосрочного «Спроса и предложения». Он первым ввел термин «равновесие» в лексику экономистов и был очевидным предшественником классической и неоклассической школ. В качестве экономиста он выступал за субсидии на экспорт и тарифы на импорт, придерживаясь теории «реальных биллей» о денежной массе. Это довольно сложная для понимания критика того, что современные экономисты называют «количественной теорией денег». В то время как Юм объяснял инфляцию в эпоху Елизаветы результатом притока золота из Америки, Стюарт и Адам Смит полагали: она возникла только тогда, когда в Европе увеличилась торговля, а спрос на золото стал фактором. Именно спрос, а не свежий приток самого золота вызвал инфляцию. Но это — один из немногих вопросов, относительно которого мнения Смита и Стюарта совпадали.
Возможно, знаменательно то, что самая известная книга Смита «О богатстве наций» была задумана как бескомпромиссная критика Стюарта. Так шотландский экономист отличился тем, что удостоился нападок