Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти

— Коко гордится своим последним сочинением, но птичницы мало понимают в серьезной музыке. Я предпочитаю романсы, пусть их и считают пошлыми.

— Я прошу передать Констансу мое восхищение. Он так быстро ушел...

— При виде антиков он теряет рассудок. Спасибо, я обязательно передам ваше мнение. Для Коко это очень важно.

Для Коко, не для нее!

— К сожалению, я не могу вернуть ваш жемчуг. Его у меня больше нет, но я пришлю вам рубины.

— Это будет лишним. Статуэтка, которую принес Коко, много дороже.

— К несчастью, я не могу распоряжаться этой вещью, она принадлежит герцогу Придду. Я ему напишу...

— Коко будет вам признателен.

— Благодарю вас за маки. Не думал, что их можно найти в Олларии. Именно такие...

— Это было нетрудно. Они растут у нас в садике.

— Я не знал...

— Когда вы здесь бывали, маки еще не зацвели. Это поздний сорт.

— Сорт?

— Они только кажутся дикими. Не стоит верить тому, что кажется.

— Я хотел бы увидеть, как они растут.

— Вы опоздали. Позавчера Коко приказал срезать все.

И здесь Коко! Сколько раз нужно убедиться, что твои полгода истекли, и плевать, кто виноват. Ты больше не нужен, изволь подняться и выйти. Если сможешь, без прощальных речей.

— У вас был трудный день, баронесса, у меня тоже. Разрешите...

— Это невероятно! — Дверь только открывалась, а барон уже говорил. — Невероятно! Мой друг, я в полной растерянности! Я нашел письмо; оно на первый взгляд не имеет адресата, но вы должны прочесть его первым. Именно вы!

— Коко, — Марианна даже не шевельнулась, зато Эвро насторожилась и уселась, как готовый пуститься вскачь заяц, — герцог Эпинэ устал, не нужно его задерживать.

— Но это очень важно! — Барон уже водружал на стол найери. Отчищенный кончик хвоста загадочно серебрился, подчеркивая удручающее состояние всего остального. — В ней тайник... Удивительная работа, я едва его не пропустил, а вот и письмо. Оно запечатано. Разумеется, я не мог себе позволить...

— Зря. Впрочем, я отошлю это письмо Придду.

— Но оно от Придда! По крайней мере, судя по печати... Возможно, оно касается Умбератто. Нет, вы должны прочесть!

— Хорошо. Давайте.

«Сим подтверждается, что находящийся в тайнике фигурки работы Умбератто, именуемой «Память песней», документ — подлинное письмо Бланш Ракан, урожденной графини Маран, собственноручно написанное оной дамой в Агарисе и отосланное ею вдове герцога Эктора Придда герцогине Гертруде. Руководствуясь чувством приличия, я вкладываю в тайник наиболее пристойную из одиннадцати находящихся в моем распоряжении сходных по содержанию эпистол, дабы нашедший передал оную потомку означенной Бланш, известному ныне под именем Альдо Ракана. В случае, если документ постигнет участь содержимого найденной в гробнице Франциска шкатулки, оставшиеся десять писем окажутся в распоряжении столь достойных доверия лиц, как Его Высокопреосвященство Левий, герцог Ноймаринен, командующий Северной армией граф Савиньяк, нынешний дуайен Посольской палаты граф Глауберозе, посол дружественной Талигу Кагеты доблестный казарон Бурраз-ло-Ваухсар и великий герцог Ургота Фома.

В прибрежных тростниках до сих пор слышат песни и плач найери, они помнят многое, и они будут говорить.

Валентин, герцог Придд

400 год К.С.

Ночь с 18-го на 19-й день Зимних Скал

P.S. В случае, если упомянутый выше потомок Бланш исполнится смирения и покинет пределы Талига, равно как и в том случае, если он наложит на себя руки от стыда и печали или же иным путем лишится возможности приносить вред, письма останутся там, где они находятся ныне. Полагаю, впрочем, первые два предположения маловероятными и упоминаю о них лишь из уважения к последней воле герцогини Гертруды, завещавшей предать эпистолы Бланш огласке лишь при крайней на то необходимости».

Почерк был Роберу знаком, то есть оба почерка. Первый Робер видел лишь дважды, но запомнил на всю жизнь, как и ночь, когда отбили Алву, второй... «Поучения королевы Бланш», почитаемые Альдо как величайшее сокровище, теперь хранились у мэтра Инголса вместе с другими бумагами. При желании можно было взять и сравнить, только зачем? Мерзкое, полное базарной злобы письмо написала королева. Та самая. Жена Эрнани Последнего. Любовница маршала и мать его ребенка, сбежавшая в Агарис. Уж не тайну ли Раканов раскрыл свихнувшийся астролог...

— Я был прав! — с гордостью объявил нависавший над Робером барон. — Это Умбератто, но какое восхитительное название! «Память песней»... Герцог, с вашего разрешения я его присвою! Я никак не мог подобрать название концерту, который вы слушали, и вдруг такое открытие... Это судьба, мой друг! Та самая судьба, которой придают столь большое значение дикие народы...

— При чем здесь судьба и при чем здесь я?

— У вас дурное настроение. Конечно, бранящаяся женщина всегда удручает, но утешимся тем, что эта вульгарная Бланш мертва. Нет, я не могу ждать! Я немедленно впишу название... Пожалуй, в переводе на гальтарский оно будет звучать еще лучше. Как вы думаете?

— Вероятно, — быстро сказала Марианна, и Коко убрался. Роберу следовало выйти вместе с бароном, но, задержавшись, уйти трудней, чем сразу.

— Сударыня, о чем вы думаете?

— О ненависти... Маршал не любил королеву, он хотел стать регентом, и только... Она все поняла, потому и ненавидела герцогиню и ее детей. Любимые нелюбимых не ненавидят, а жалеют. Победители любят жалеть.

— Вы так думаете?

— Я могу только думать. Знают те, кого любят или любили. Я не из их числа... Я никого не жалею.

Будь Робер каким-нибудь Валме, он бы нашел что ответить, а не стоял столбом. Зазвенело — за спиной что-то разбилось. Робер торопливо оглянулся. На ковре среди золотистых осколков белела лилия. Не пытайся бежать от песни, слушай, чувствуй, и ты воскреснешь...

— Что ты сказал?

Разве он что-то говорил?

— Я не уйду, Марианна. Не смогу...

Бессильные слова царапали горло не хуже рыбьих костей, но она поняла. И простила.

3

Арно явился с Катершванцами, Валентин — в одиночестве, хотя мог присоединиться к Райнштайнеру, но нам защита не нужна, мы сами управимся!

— Устраивайтесь, господа. Генерал Райнштайнер сейчас будет. Что нового?

— Старый Ульрих-Бертольд кричит и топает ногами. Ему не понравился поход и то, что он оказался малоудачным. Нас он тоже ругает, но меньше, чем дриксов и новые времена. — Йоганн улыбнулся так открыто, что Жермон удержался от встречной улыбки лишь потому, что думал об Ойгене. — Мой генерал, можем мы пользоваться случаем и выражать вам свое сочувствие и свои поздравления...