Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти

Наблюдать. За минуту до тебя доложили — идут. Часа не пройдет, как кавалерия будет здесь. Ночь не ночь, все равно... Я бы и в темноте атаковал, представься такая оказия. Бруно, уверен, тоже. Если попробуем со всем нашим добром протиснуться через мост, сам понимаешь...

Жермон понимал. Суматоха, беспорядок, под огнем противника переходящий в панику, фуры и повозки, загромождающие мост, попытки переправиться вплавь... Так гробили армии и в начале Двадцатилетней, и при Франциске. Раньше, наверное, тоже — генерал Ариго павсаниями не зачитывался.

— Мы дадим вам время. — И сколько будет того времени? Ни укреплений, ни естественных препятствий... Где держаться-то? — За пару часов ручаюсь. Постараюсь выдрать больше.

Маршал все видел не хуже генерала:

— Прикрывая переправу, я за ночь угроблю если не треть, то четверть армии, причем лучшую. И все равно придется бросить обозы, дай Создатель утащить хотя бы часть пушек... Только что окажется утром на том берегу? Армия, способная помешать дриксам резать марагов? Боюсь, уже нет. Такой отход сам по себе не лучше разгрома.

— Значит, — аж привстал на стременах Ариго, — генеральная баталия? Я правильно понимаю, что...

— Да, — буркнул Вольфганг, словно речь шла об обеде. — Эти курганы, справа от дороги... Не блеск, особенно правый, ну да и на том спасибо. Конница Бруно идет вдоль берега прямо к ним. Ваше с Райнштайнером дело — опередить «гусей» и занять оборону до подхода их главных сил, а там и стемнеет... У моста старый бык кинулся бы нас топтать, у курганов — не рискнет. Отложит до утра.

Не рискнет или не сочтет нужным? Зачем глотать на ходу, если можно сесть за стол и даже тарелку поставить? А, чего загадывать, главное — опередить дриксов у курганов.

— Мой маршал, я понял. Разрешите исполнять?

— Под пули только не лезь. По крайней мере до завтра...

Глава 2

Талиг. Оллария

Талиг. Южная Марагона. Мельников луг

400 год К.С. 14-й день Летних Волн

1

«На севере в одной из горных долин есть сад. Это чудесное местечко, особенно в начале лета, когда зацветают чужие в этих краях пионы, но сад полон самых разных цветов. Голубеют у ручья незабудки, улыбаются короткому лету ромашки, о чем-то мечтают ирисы. Легкий ветерок осыпает изумрудную траву белыми лепестками — это цветет чубушник. Гудят пчелы, кружатся и порхают пестрые бабочки, снисходительно и ласково шелестят кроны переживших не одну зиму деревьев. Счастливы все, даже живущая под кустом чубушника старая Жаба. Вечерами или в пасмурные дни, когда солнце не сушит нежную жабью кожу, она выбирается из своего убежища послушать соседок-певуний — Ласточку и Малиновку. Их слушают все обитатели сада, и небо становится еще выше, а цветы — душистей и ярче. Но однажды в саду появилась Ворона.

— Фу, — сказала она, — разве это пение? Эти глупые мелкие пичуги ничего не смыслят в музыке!

(Ворона была очень образованна: какое-то время она жила на тополе возле харчевни, где по праздникам играло четверо музыкантов. Потом у нее случились разногласия с харчевником, но не будем останавливаться на этой грустной истории.)

— Нам нравится, как поют наши птички, — робко возразила Ромашка.

В ответ Ворона лишь расхохоталась:

— Дурной вкус и отсутствие образования! Ласточка... Малиновка... Писклявые неучи, не различающие ни нот, ни ладов. Конечно, для вас они хороши — ведь вы не слышали настоящих певцов. Любой, даже самый жалкий соловей, любая морискилла...

(Ворона была знакома с настоящими певцами. Какое-то время она часто бывала во дворе дома, на окне которого стояла клетка с морискиллами. Потом у нее случились разногласия с хозяином дома, но не будем останавливаться на этой грустной истории.)

— В наших краях нет морискилл, — заметил Шмель. — Может, они и хороши, но почему из-за того, чего нет, мы должны пренебрегать тем, что есть и приносит радость?

— То, что не одобрено мастером, может нравиться лишь глупцам и невеждам, — отрезала Ворона. — Вас в некоторой степени извиняет лишь то, что у вас не было возможности услышать морискилл и соловьев, но сейчас вы услышите меня и поймете, что значат уроки мастеров в сочетании с талантом и трудом!

(Ворона знала, о чем говорит. В детстве она жила на ясене около ювелирной мастерской. Потом у родителей Вороны случились разногласия с ювелиром, но не будем останавливаться и на этой грустной истории.)

Шмель переглянулся с Пчелой и промолчал.

Ворона неторопливо взлетела на липу, окинула взглядом притихший сад и раскрыла клюв.

— Кар-р! — раздалось над поляной. — Кар-кар! Кар... Кар! Кар-р, кар-р-р!

— Это вы откашливаетесь? — спросила Ромашка, которая понимала в кашле, так как сама была средством от него. — Вам помочь?

— Глупый овощ! — ответила Ворона. — Я пою! Сравните мое пение с бессмысленным и безграмотным щебетом вашей мелочи, и вы все поймете!

И все всё поняли...»

Она обещала Левию историю — она ее сочинила, только вышло злобновато. Письмо Ли, в котором он развлекал матушку злоключениями обретавшегося в регентской ставке поэтика, тоже добротой не блистало. Сын был в бешенстве, каковое и прятал под забавными подробностями. В детстве, скрывая злость, Ли взахлеб рассказывал про жучков и улиток, позже пошли в ход людишки... Лучше так, чем не вылезать из дуэлей или... рассориться с регентом и разнести по всей армии свое мнение о летней западной кампании. Наверное, лучше.

— Сударыня, эскорт ждет.

— Спасибо, Жильбер.

После пакости с кавалеристами Халлорана по Олларии в одиночку ездит лишь Карваль, хотя город тих. Горожане сидят по домам, солдаты — по казармам, барсинцы и те спят на ходу. Лето, лень...

— Сударыня!

— Добрый вечер, Никола. Представьте, я только что про вас вспоминала.

— Что-то случилось?

— Нет, просто сами вы разъезжаете по столице без эскорта, а нам не даете.

— У меня под мундиром кольчуга.

— Тем не менее...

— Сударыня, заверяю вас, я не получаю от таких поездок ни малейшего удовольствия, напротив, но горожане должны видеть, что комендант не боится. Так им спокойнее, а мне спокойней, когда вас и Монсеньора сопровождают, тем более на ночь глядя. Могу я узнать, куда вы направляетесь?

— В Ноху. К концу вечерней службы.

— Тогда я бы вас очень просил... — Смущаться Карваль не умел, он просто подыскивал подходящие, с его точки зрения, слова. — Вы в дружбе с его высокопреосвященством, спросите, что он думает про убийство Гамбрина. Признаюсь, я в тупике. Не верится, что это грабеж, и еще меньше верится, что Салиган