головы и перед ним!.. Мы ссорились, мы не понимали друг друга, мы стали соперниками в любви, но рожденный для одиночества всегда узнает родственную душу за забралом ложных улыбок и горьких дерзостей! Эта женщина, не стану называть ее имени, не стоит вражды. Я посвятил маршалу Алва стихотворный триптих. Не скрою, я писал сразу о нем и о себе. Те, кто выше толпы, смотрят одними глазами. Маршал Савиньяк такой же, я это понял сразу. Холодный, полный затаенной боли...
— Господин Понси, я не намерен... обсуждать достоинства господина маршала.
— Вот оно! Вы боитесь заглянуть в бездну, потому что понимаете свою несвободу, свою обыденность. Вы, герой и храбрец, не отступивший перед полком узурпатора, отступаете перед величием одиночества. Так звери бегут от грозы, так...
— Простите, мне надо идти.
— Я провожу вас!
Капитан понял, что это и есть триптих и его придется слушать. Протестовать было бессмысленно, а Понси не отставал. У него были длинные ноги и, видимо, отменные легкие, так как корнет умудрялся бежать кентером, выкрикивая на скаку вирши и даже не думая задыхаться.
Лестница, на которую они выскочили, была крутой, но поэт ее словно бы и не замечал, все повышая и повышая голос:
Может, это в самом деле было великим, Чарльз ничего не понимал в поэзии и понимать не собирался. Он хотел добежать до адъютантской, схватить первую попавшуюся карту и уткнуться в нее, лишь бы прекратилось это вытье. Другого способа избавления капитан не видел, не убивать же человека только потому, что он навязчив. И вообще надо думать, почему умные люди тебя удерживают, и не уходить с кем попало. Правильно детей пугают чужаками. Незнакомец может оказаться не только шпионом, предателем или закатной тварью, но и поэтом, и тогда он станет читать стихи. Громко, настырно, беспощадно...
Поняв, что жертва ускользает, Понси ухватил Чарльза под руку и начал читать быстрее. Слова и рифмы были разными, и при этом каждое новое четверостишие странным образом повторяло предыдущее. Такими одинаковыми бывают караси, головастики, воробьи... Нет, воробей от воробья отличается сильнее. Барахтаясь в строфах, Давенпорт рвался к обетованной двери, как рвется к берегу завязший в болоте конь. Понси висел на рукаве и орал:
— Вынужден вас покинуть! — Давенпорт резким движением высвободил руку. — Мне надо работать.
— Давенпорт! — воззвал из комнатных глубин спасительный глас. — Вы непростительно задерживаетесь. Мы вас ждем уже полчаса.
Адъютанты регента его откровенно выручали, и Чарльзу стало стыдно и за бегство, и за ложь с картами. Увядающий на глазах поэт был безобидным и затюканным, наверняка ему доставалось всю жизнь — старик Понси слыл человеком крутым и вряд ли ценил вирши.
— Я мало смыслю в поэзии, — начал Давенпорт. — Вы, конечно, не Веннен...
— Ненавижу, когда меня сравнивают с...
— Давенпорт! — крикнули из приемной. — Он не любит никого из тех, кого вы сможете припомнить.
— Я же сказал, что не понимаю в поэзии, — выкрутился Чарльз, — но вы пишете... интересно...
— Я подарю вам свой триптих! — провопил напоследок Понси и отступил в коридор. Чарльз вздохнул полной грудью и поблагодарил за будущий подарок.
3
Бруно Савиньяк знал не настолько хорошо, чтобы сделать больше, чем делал фок Варзов. Старик бодался с фельдмаршалом и его генералами, когда Ли еще портил королевские портреты. Впрочем, Хайнрих для вломившегося в Гаунау маршала прочитанной книгой тоже не был...
Лионель вцепился в край стола и заставил себя забыть о медвежьем короле с его намеками. Гаунасский поход еще долго будет аукаться — сперва орденами и спорами, потом солдатскими и офицерскими сказками, только Марагону с Приддой этим не спасти. Ли смотрел на карты, читал и перечитывал рапорты, снова смотрел, вспоминая пологие холмы и перелески. Маневрировать по всем правилам науки удобно, вот старики и маневрируют. Дриксы будут и дальше навязывать фок Варзов генеральное сражение и вполне могут с этим преуспеть. И выиграть тоже могут. При нынешнем раскладе, как ни вертись, Бруно не разбить. Придержать до подхода Эмиля, если повезет, можно, а если не повезет, братец найдет жалкую треть Западной армии и дриксов по всему левобережью. Окопавшихся, подтянувших резервы, отдохнувших, а фок Варзов после сражения останется в меньшинстве даже с учетом Южной армии, значит... Фридриху придется Бруно отозвать! Как же его не отозвать, когда в Северной Марагоне буянит талигойский корпус, и не только он?! Что хорошо в варитах, так это их способность к вековой ненависти. Достаточно сжечь несколько баронских поместий, дальше за дело примутся уцелевшие марагонцы. Мараги, как говорят в горах... Мараги и Фридрих, Фридрих и Бруно...
Статный красавец на вороном мориске глаз больше не мозолил, но Ли слишком сжился с принцем, чтобы не суметь вернуться в августейшую шкуру, по прихоти судьбы ставшую регентской. А регент — это не принц-консорт, но и не кесарь, кесарем еще надо стать! Во что бы то ни стало. Судьба подарила своему избраннику шанс, и упускать его нельзя! Фрошеры могут ждать, корона — нет, но корону без союзников не получить, значит, придется до поры до времени терпеть союзников и даже следовать их советам... Само собой, тем, в которых есть разумное зерно.
Можно было позвонить, но Ли отвык от многочасовых дворцовых сидений и вновь привыкать не собирался, вот и вышел к адъютантам сам. В приемной болтался Давенпорт, напоминая размышляющего о побеге жениха, хотя, возможно, у него просто болели зубы.
— Мне нужны карты, — коротко бросил Савиньяк, — по возможности подробные.
Готфрид устраивал не всех, королей, устраивающих всех, не бывает. Кто-то ставит на сына сестры кесаря, а кто-то и на Фридриха. Влюбленной принцессой дело не обошлось, если Неистового признали регентом, а Штарквинды это съели, значит, силы самое малое сопоставимы...
Те, кто тащит на трон осла, знают, как его запрягать, так что его высочество незаметно для себя поумнеет. Как политик, не как полководец. Именно эту мысль и спугнул Манрик, но мысли не зайцы, далеко
