отношении Он не является одним из их круга. Конечно, Он «один из нас» - в том святом смысле, который заключен в именовании Его «Сыном Человеческим». Он наш брат и Искупитель - но корни Его там, где нет корней никого другого, и именно в преисполненный любви час прощания Он сосредоточивается на общении с Отцом небесным и Духом, Которого Он посылает.
А Будда? Оставим в стороне вопрос о том, где он ведет к Богу и где уводит от Него. Если рассматривать его здесь только как учителя, то его сущность мы, по всей вероятности, лучше всего выразим тем именем, каким именовал себя он сам: «Пробужденный». Он убежден, что познал закон иллюзии, который царит повсюду, но познан только очень немногими. Теперь этот закон раскрыт для всех. Это его собственная заслуга. Он умирает, окруженный учениками, часть которых по глубине постижения уже приближается к нему. Еще раз он последним усилием проходит все ступени медитации, осознает свою власть, которой он обладает над существованием, и в то мгновение, которое он счел подобающим, обрывает нити, связывающие его с жизнью: «Ничего больше нет». Ученики же проникнуты сознанием, что завершилась неслыханная мистерия...
Иисус не искал истины и не стремился к познанию. Он не был борцом-философом и не был религиозно верующим. Он был Тот, Который возвещает истину властию Своею. И эта власть не дана Ему свыше, как пророкам, утверждавшим: «Так говорит Господь» (Иер 1.4), но присуща Ему Самому, о чем свидетельствуют и Его слова: «А Я говорю вам» (Мф 5.22). Не был Он также и «совершенным». Ведь по-человечески Он Себя не завершил, но пал жертвой Своей судьбы в ее непостижимости. Внутренне же духовное, религиозное понятие постепенного совершенствования - во всем своем объеме - к Нему неприменимо. В Его жизни нет ничего напоминающего что-либо подобное. Что же касается Его последнего слова «Совершилось», то оно означает не свершение Его существования, но исполнение воли Отца (Ин 19.30).
Важно понимать эти различия, чтобы не потерять из виду того единственного и неповторимого, что есть в образе Иисуса. Сравнение с Сократом показывает, как мало Его существование похоже на существование философа. Сократ, дух которого вобрал в себя все благороднейшие черты натуры грека и даже - редчайший и труднейший успех - достиг последнего предела, показал, что и он может быть преодолен высшей человечностью, о которой мы можем только догадываться. Этот таинственный человек, своеобразие которого только усиливает его великолепие, подобно тому как скульптор ваяет фигуру уродливого силена, представляющую собой, однако, хранилище, в котором покоится золотой образ божества (по выражению Алкивиада), его ученика, воплотившего в себе всю роскошь и все великолепие греческого юноши. Манящий ввысь соблазнитель, вокруг которого собирается благороднейшая молодежь не только Афин, но и других греческих государств... Каким непритязательным представляется рядом с ним и его учениками человеческое окружение Иисуса! И как мало ощущается истинная культура в Его собственных словах... Ощущение, доходящее до искушения.
Еще труднее сравнивать Его с Буддой, с той непостижимой духовной личностью, которая обладала всем, что называют мирским великолепием, и все оставила ради духовности, равной, вернее, даже превосходящей философию Сократа и Платона... Несколько иным предстает Иисус и здесь. Совершенно невозможно назвать Его учеников «великими» религиозными деятелями - ведь сила апостола имеет совсем другое происхождение. И даже говорим мы это с благоговением, чтобы научиться еще более глубокому молитвенному поклонению. В Самом Иисусе разве есть то, что в сопоставлении с таким образом, как Будда, можно назвать «религиозным величием»? Не возникает ли чувство, что по пройденным путям, по проникновению в закономерности существования, по творческой религиозной мудрости, по своеобразию стиля Будда превосходит Его? Но это было бы глубоким заблуждением, великим искушением. Вернее, это просто нелепость, потому что все это просто не имеет никакого отношения к Иисусу. Он - Сын Бога живого, Логос, ставший человеком. Как только мы это постигаем, все остальные мерки оказываются несостоятельными. А в том, что кажется неустойчивым, открывается кенозис - противоречие между вечным Словом и немощью нашего человеческого существования (Флп 2.7).
Только теперь мы понимаем, как Он сидит среди учеников за последней трапезой - не только как знающий среди незнающих и не просто как любящий среди своих друзей, но как Сын Божий среди падших людей, из числа которых Он призвал к Себе некоторых, причем не мудрых и великих, но «малых и незрелых». Среди них сидит Он, готовый совершить искупление, непонятый и совершенно одинокий.
Отсюда - непостижимость Тайной Вечери. Приготовившегося к смерти Сократа окружает, как рассказывает его ученик, «дивная атмосфера», в которой перемешаны горе и радость, прощание и чувство связи с вечностью, печаль неизбежной утраты и сознание нерушимой связи. Это - час чуда, но его можно понять... В умирающем Будде торжественно исполняется свершение, и в этом свершении открывается дверь, через которую может войти всякий, у кого достаточно мужества... С Иисусом дело обстоит иначе. Здесь сила, способная пройти через все и выдержать все до конца. Сердце, принявшее в себя бесконечность человеческой вины и мирового страдания. Но как выразить бездонную тишину, накал и в то же время сосредоточенность в Том, Кто готов вести бытие к гибели и к новому становлению? Каково быть Самому бездной, где умирает ветхое и рождается святое? Я думаю, что каждый, кто попытается спросить, что происходит тогда в сердце и духе, убедится в том, что он не в силах найти ответ. Он не найдет никакого представления, никакого чувства, никакого слова, которые могли бы это выразить.
Здесь - непроницаемая тайна Богочеловека. Она не укладывается ни в какие психологические или духовные понятия. Она разрушается, а вместе с ней разрушается и христианское начало, и подлинное спасение, - разрушается, когда Иисуса представляют себе наподобие Будды, или Сократа, или вообще кого-либо из великих людей. Непостижимая, исходящая от Бога святость не сравнима ни с каким величием человека, несмотря на непритязательность обстановки! Вот тайна этой Вечери.
9. Омовение ног
В повествовании о последних часах, проведенных Иисусом с Его учениками, содержится необычный эпизод, всегда производивший глубокое впечатление на верующих. Вот что там сказано: «Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он огБога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умы- вальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру; и тот говорит Ему: Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после. Петр говорит Ему: не умоешь ног моих вовек. Иисус отвечал ему: если не умою тебя, не имеешь части со Мною. Симон Петр говорит Ему: Господи! не только ноги мои, но и руки и голову. Иисус говорит ему: омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все. Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты.
Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам.
Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю; Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою». Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я» (Ин 13.1-19).
В древности, когда приглашенные приходили на обед, они являлись, разумеется, в соответствующей одежде. Но поскольку все носили сандалии и поэтому ноги неизбежно становились пыльными, по крайней мере, у тех, кто не имел возможности пользоваться носилками, гостя при входе в дом встречал раб, омывавший ему ноги. Указание на этот обычай мы находим в упреке Иисуса фарисею Симону: «Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал» (Лк 7.44). Понятно, цена этой услуги была невысока, и оказывавшего ее раба гости едва ли удостаивали взгляда. Участники малой пасхальной общины, собравшейся в доме Марка, с утра пошли из Вифании в Иерусалим, затем весь день провели в городе, и к вечеру, видимо, ноги их запылились. Ни их средства, ни дух их общины не позволяли им держать у себя
