— Что? — быстро спросил Филипп.
— Я не стану им говорить, зачем мне яичники. Ты знаешь, насколько люди бывают ограниченными. — Деон увидел, как посуровело лицо Филиппа. — Слушай, я ничего не имею против работы, которую ведешь ты и многие другие, и не подумал бы возражать, но тем не менее, на мой взгляд, ее лучше держать в тайне.
— Естественно. Но если ты считаешь, что риск слишком…
Деон жестом заставил его замолчать.
— Не вставай на дыбы. Я устрою, чтобы ты получал яйцеклетки, которые тебе нужны. Просто все это нужно держать в абсолютной тайне. Даже Глив не должен знать. Так тебя устроит?
— Да, устроит, — сказал Филипп.
Деону удалось получить яйцеклетки, скрыв, для чего они предназначаются на самом деле.
По причинам, которые ему не хотелось анализировать, Деон позвонил по телефону у входа в пустой лекционный зал, чтобы не звонить через коммутатор клиники. Он набрал номер, который ему дала Триш, и, когда там сняли трубку, самым вежливым тоном попросил позвать ее к телефону.
— Мне нужно будет сходить за ней, — сказал женский голос. — Как мне сказать, кто ее просит?
Его раздражало любопытство, которое она и не пыталась скрыть.
— Скажите, что один ее знакомый, — отрезал он, но тут же сообразил, что эта таинственность может только разжечь любопытство соседки, и добавил: — Пожалуйста, скажите, что это Деон.
Прошло довольно много времени, прежде чем там снова взяли трубку.
— Я слушаю. — От этого низкого звучного голоса у него пересохло в горле.
— Здравствуй, Триш, — как сумел небрежно сказал он. — Это Деон.
— Я знаю.
Никаких общепринятых вежливых слов. Но их отсутствие не казалось ни обидным, ни грубым — ведь это была она. Деон решил быть столь же прямолинейным.
— Мне надо сообщить тебе кое-что важное.
— А именно?
— Мне не хотелось бы по телефону… Ты не собираешься в город?
— Завтра мне нужно побывать в транспортном агентстве.
— Ты не пообедаешь со мной?
— Спасибо.
Чуть запинаясь, он условился о том, когда и где они встретятся.
И когда он шел с Триш по Аддерли-стрит, он испытывал ту же неловкость. Была половина первого, и улицы кишели народом. Он радовался про себя этой толчее, которая избавляла его от необходимости вести разговор.
Когда они встретились, она сразу спросила:
— Что ты хотел мне сказать?
Но он покачал головой: «Не здесь, не на улице».
Он вел ее, чуть касаясь рукой ее локтя, в скромный ресторанчик. Они спустились по ступенькам и оказались в теплом и уютном уединении. Шумная улица осталась где-то далеко. Улыбаясь и кланяясь, подошёл метрдотель. Он узнал Деона, покосился на Триш и молча проводил их к столику.
Некоторое время они изучали меню и карту вин, так что все еще можно было обходиться общими фразами. Но в конце концов официанты ушли, неслышно ступая по устланному ковром полу, и они остались одни.
Триш наклонилась к нему через столик.
— Ну, вот. Теперь ты можешь мне сказать.
— Давай прежде выпьем.
Он сам себе не мог объяснить, почему он тянет, почему дразнит ее. Не из жестокости, хотя, возможно, какой-то элемент жестокости тут и присутствовал — стремление отплатить ей за ее отчужденность. Но главным образом это была потребность удержать ее интерес, пусть даже с помощью самой грубой уловки, оттягивая минуту, когда он расскажет ей о том, что для нее так невыразимо важно.
Несколько секунд она внимательно вглядывалась в его лицо. Затем слегка пожала плечами и принялась разглядывать ресторан. Зал был весь в бронзе, золоте и полированном дереве, казалось, он существует века.
— Я что-то не помню этого места, — заметила она весело.
Вероятно, она решила подладиться под его настроение, играть по правилам, которые предложил он. И, как ни парадоксально, ее покорность вызвала у него разочарование.
— Открылся в прошлом году, — сказал он ей с насмешливой улыбкой. — Все эти потемневшие от времени дубовые балки и старинные панели — одна видимость. Тем не менее кухню вполне могу рекомендовать.
Она засмеялась.
— Слава богу.
— Но в любом случае в те дни подобные заведения были нам не по карману.
Она ни словом, ни жестом не отозвалась на эту явную попытку установить между ними близость, опирающуюся на общие воспоминания.
— Да, — сказала она.
Воцарившееся молчание с каждой секундой становилось все более критическим. Триш разглядывала гравюры, изображающие сцены охоты, над огромным камином, в котором пылал, весело потрескивая, толстый дубовый кряж.
— Ты уже решила, когда возвращаешься в Италию? — Он страшился ответа, но не нашел, о чем еще ее спросить.
— В начале следующего месяца. Сегодня я приехала заказывать билеты.
Три недели. Меньше, чем три недели.
— Значит, ты не хочешь больше задерживаться?
— Нет. Отец теперь сам справится. Рано или поздно ему все равно придется привыкнуть. И потом, у каждого ведь своя жизнь.
— Пожалуй, ты права.
— И такая погода совсем не для Джованни. Он очень легко простужается.
Сказать ей сейчас?
Но он только спросил:
— Ты помнишь Филиппа Дэвидса? Цветной, который учился со мной в университете. Мы вместе кончали.
— Так, смутно. Но я про него слышала. Он ведь получил Нобелевскую премию за что- то там такое?
— Его выдвигали, но он ее не получил. Я хотел сказать, что сейчас он здесь, в Южной Африке.
— Знаю.
Он удивленно взглянул на нее.
— Я видела фотографии — ты и он вместе, — объяснила она. — В газетах, когда была здесь в феврале.
— А, да! Понимаешь, он генетик. И твердо убежден, что со временем мы сможем предотвращать или лечить наследственные болезни вроде синдрома Дауна.
Она внимательно смотрела на него.
