«Были три брата, Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде».
Вот она, знаменитая «легенда о призвании» варяжских князей. Сколько «копий было сломано» из-за нее! Споры начались еще в XVIII веке и с тех пор длятся уже третью сотню лет. Камнем преткновения стала так называемая «норманнская теория» образования Русского государства. В советской историографии основателями этой теории были признаны три совершенно разных и мало связанных друг с другом ученых.
Готлиб Зигфрид Байер (1694 — 1738) еще в первые годы существования Петербургской академии наук был приглашен в нее в качестве профессора филологии. Сам он был крупным востоковедом и знатоком древних языков, а вот русского языка не знал и летописи читал в латинском переводе. В изданиях Петербургской академии наук появились написанные Байером на латыни сочинения «О варягах» и «О происхождении Руси». В них он доказывал норманнское происхождение первых русских князей и самого Древнерусского государства.
Идеи Байера развил его младший коллега Герард Фридрих Миллер (Мюллер) (1705 — 1783). В отличие от лингвиста Байера, Миллер был профессиональным историком и являлся профессором русской истории в Петербургской академии наук. Он также официально занимал должность историографа (кроме Миллера этой чести в России удостоились только князь Михаил Михайлович Щербатов при Екатерине Великой и Николай Михайлович Карамзин при Александре I). Заслуги Миллера перед русской наукой действительно велики. Он ввел в оборот несколько важных исторических памятников. А в 1733 — 1743 годах Миллер участвовал в прославленной Великой Северной экспедиции. Он входил в состав отряда, исследовавшего Сибирь. Миллер побывал во многих сибирских книгохранилищах, составил множество выписок из различных источников, и сейчас это собрание под названием «портфели Миллера» хранится в Государственном архиве древних актов в Москве. Оно поистине бесценно для историков, ибо оригиналы ряда документов, с которыми работал Миллер, не пощадило время. В 1749 году Миллер представил в академию свою большую работу «Происхождение имени и народа Российского». Он опирался на скандинавские источники, почти не уделяя русским внимания. В результате роль норманнов в формировании Русского государства была им преувеличена. Диссертация Миллера вызвала неудовольствие императрицы Елизаветы Петровны и по указу Канцелярии Академии наук была уничтожена. Так что «норманнизм» отнюдь не пользовался государственной поддержкой.
Почему же дщерь Петра Великого возмутили выводы Миллера? Императрица Елизавета желала выглядеть спасительницей России от «немецкого засилья». Свергнув с престола императора Иоанна Антоновича и окружавших его иностранцев немецкого происхождения, Елизавета совершила, как ей хотелось представить обществу, патриотический шаг. Все эти Бироны, Минихи и Остерманы отправились в ссылку, а слава России и русского народа засияла еще ярче. Концепция Миллера не вписывалась в тогдашнюю официальную идеологию.
По распоряжению Елизаветы Петровны написать русскую историю поручили Михаилу Васильевичу Ломоносову (1711 — 1765). Он более внимательно отнесся к анализу исторических свидетельств, но впал в другую крайность. Обрушившись на Миллера, Ломоносов не только пламенно защищал самобытность государственности в России, но и отрицал какое-либо существенное влияние на русскую историю норманнов. С Ломоносова начались в историографии попытки представить варягов не скандинавами, а племенами иного этнического происхождения. Впрочем, еще Василий Никитич Татищев (1686 — 1750), капитальный труд которого «История Российская» как бы стоял в стороне от основной линии споров, выдвинул версию о финском происхождении Рюрика и пришедших с ним варягов.
Третий основоположник «норманнизма» — Август Людвиг Шлецер (1735 — 1809) пробыл на русской академической службе недолго. Но и по возвращении на родину не оставил научных занятий в области русских древностей. Итогом его исследований явился фундаментальный труд «Нестор», в котором Шлецер провел скрупулезный источниковедческий анализ «Повести временных лет». С этого времени, по сути, началось научное летописеведение. Шлецер не сомневался в значительной роли норманнов при образовании государства на Руси, но ко многим скандинавским источникам относился с преувеличенным недоверием. Так, например, этот заклятый, по определению советских историков, норманнист считал скандинавские саги «глупыми выдумками» и предлагал «выбросить эти исландские бредни из всей русской древнейшей истории». Весьма странная позиция для закоренелого норманниста.
Но научная мысль развивается. То, что было приемлемо в XVIII веке, вряд ли может быть продуктивным в начале XXI. Но и до сих пор, несмотря ни на что, околонорманнистская полемика периодически возрождается, обретая былую остроту. Спад наметился еще в начале XIX века, благодаря совершенно новому уровню исследований, заданному Николаем Михайловичем Карамзиным (1766 — 1826). Вдумчивая работа с источниками, спокойное, довольно бесстрастное изложение и аргументированность выводов поставила его «Историю государства Российского» в ряд великих достижений русской научной мысли. Авторитет Карамзина, а затем и академика Михаила Петровича Погодина (1800 — 1875), на время притушил норманистские дискуссии. И Карамзин, и Погодин предпочитали следовать за русскими летописями, подкрепляя их данные иностранными источниками, и сформировали официальную историческую доктрину, согласно которой и Рюрик и другие первые русские князья были норманнами по происхождению.
Но с середины XIX века возродились идеи Ломоносова. В 1876 году увидел свет капитальный труд «Варяги и Русь». Его автор — Степан Александрович Гедеонов (1815 — 1878). Сын директора Императорских театров, почетный член Петербургской академии наук, он с 1863 года служил директором Императорского Эрмитажа. Эрмитаж в то время был крупнейшим хранилищем русских древностей, а научная школа этого учреждения находилась на большой высоте. С. А. Гедеонов камня на камне не оставил от «норманнской теории». Его главный тезис заключался в тождестве варягов и балтийских славян. Получалось, что государственность и династия на Руси были хоть и иноземными, но все равно славянскими.
«Варяги и Русь» стали поворотным пунктом в изучении норманнской проблемы. Во второй половине XIX века, да и в дальнейшем споры переместились в область происхождения самих варягов. Одни историки (академик А. А. Куник (тоже работавший в Эрмитаже), скандинавист К. Ф. Тиандер, датский востоковед Вильгельм Томсен, академик и ректор Московского университета С. М. Соловьев) считали варягов норманнами, другие (например, автор пятитомной «Истории России» и популярнейших гимназических учебников Д. И. Иловайский) — балтийскими славянами. Дмитрий Иванович Иловайский в своих обобщающих работах по русской истории даже вовсе не упоминал Рюрика, будто его и не существовало. К слову сказать, выдвигались и иные версии о происхождении варягов, но широкого распространения они не получили.
Где же пролегал основной рубеж между двумя сторонами, почему, казалось бы, вокруг чисто научной проблемы ломалось столько копий? Все дело заключалось в понимании патриотизма. Эта идея стала доминирующей при решении вопроса о происхождении Руси в советское время, существует она и сейчас. Почему-то считали, а многие считают и ныне, что иностранное влияние в начале русской истории, присутствие иноземцев на Руси и неславянское происхождение правящей династии ущемляет чувство национального достоинства русских, показывает их неспособность к самостоятельной самоорганизации. Такое понимание патриотизма выглядит весьма странным. Ведь Древняя Русь не была какой-то жесткой, «закрытой» системой, в которую не должны были проникать никакие заграничные веяния. Не была такой наша Родина и в дальнейшем. Вспомним, какой след в русской истории оставили монголы или те же немцы при Петре I. Что уж говорить о древнейших временах, когда границы были настолько расплывчаты, что и пределы государства в IX веке обрисовать сложно. Русь находилась на пересечении разных путей, этнических и культурных влияний, и стыдиться этого по меньшей мере нелепо. Англичане, например, гордятся тем, что в их истории оставили след и римляне, и норманны, но для нас это почему-то унизительно. Как аргумент, часто выдвигают знаменитую летописную фразу «земля наша велика и обильна, лишь порядка в ней нет», понимая ее абсолютно неверно. Не о порядке идет речь в летописи, а о «наряде», то есть управлении. Нужен был князь, его и позвали.
Этот ультрапатриотический настрой особенно был характерен для советской исторической науки 1930 — 1950 годов. Да и позже его накал не снижался. Тогда говорить не то что о влиянии скандинавов, но даже об их присутствии на Руси в древнейший период было невозможно. А страшный ярлык «норманиста» мог перечеркнуть всю деятельность ученого. Одновременно с этим история Древнерусского государства
