безмерно удивившая Гирю.
– О! – сказал Гиря. – Ты откуда взялся? Я куда попал?
– К Сомовым, – У Васи плохо открылся один глаз, он потер его кулаком и потряс головой. – Что случилось?
– Ничего. Ты там спишь? Все правильно… Ты-то нам и нужен! Значит, смотри – меня видишь?
– Вижу.
– Глеб, иди сюда! Сунь личность в экран. Глеба видишь?
– Вижу.
– Запоминай, сколько нас тут, и кто… Запомнил?.. Все, спи дальше, родной!
Гиря отключился и повернулся ко мне. Однако, он и рта не успел открыть, как видеофон забурчал. На экране появился все тот же сонный Куропаткин.
– Петр Янович, вы мне звонили?
– Звонил. Иди спи.
– Я думал, мне приснилось. Что случилось?
– Ничего. Все идет как по маслу. Ты проснулся? Слушай меня внимательно. Иди, ложись, и спи. И больше мне не звони. Это приказ, ты понял?
'Вряд ли', – сочувственно подумал я. И чисто рефлекторно отметил, что чувство сострадания мне не чуждо.
Гиря отключил видеофон и буркнул:
– Вот тебе яркий пример. Завтра он проснется, и будет соображать, наяву я ему звонил, или во сне. Так что все это мы проделали не зря. Звонки зафиксированы, свидетели в наличии…
– Я не думал, что вы поймете меня буквально, – сказал я. – И звонок и свидетели уже были. Вы ведь меня вызвали.
– Верно… Тупею! – пожаловался он. – Заполитиковался. За-по-ли-ти-ко-вал-ся, – повторил Гиря по слогам, стукнул ладонью по столу и опять уставился в окно.
Я тоже начал смотреть в окно. Ничего там не было. Ночь.
– Так. Все, – буркнул он, спустя какое-то время. И неожиданно улыбнулся. – В конце концов, ничего страшного не случилось – все мы живы и здоровы. Можно политиковать дальше. Тебя интересуют подробности?
– Вообще-то да, потому что…
– Тогда слушай, – перебил он. – Мы тут с Сюняевым засиделись в архиве – обсуждали кое-что, спорили… Потом навек рассорились, и он исчез. А я почему-то остался. Пришел сюда, сел, сижу. Думаю. Часов в девять до меня доходит, что вот это дреньканье, которое меня раздражает – вызов. Подключаюсь. И вижу на экране физиономию того самого Бодуна, который уже три с половиной месяца как покойник. Ну, то, что он никакой не покойник, я вычислил еще позавчера, когда его фото сличал с результатами экспертизы. И вот этот Бодун, вежливо сообщает, что звонил мне два раза домой, но никто не ответил. Тогда он решился – так и сказал: 'решился' – побеспокоить меня по рабочему номеру. Я ответил в том смысле, что его решение было абсолютно правильным – я здесь. Он ухмыльнулся еще вежливее, и сказал, что хотел бы встретиться со мной, я цитирую: 'как только возможно скорее, а лучше прямо сейчас'. Представляешь, рыжий, да еще и нахал! Я решил, как бы это сказать.., сбить с него спесь. Хочет сейчас – пусть приходит сюда. Мне будет приятно встретиться с покойным в моем служебном кабинете. Он осведомился, удобно ли это, не помешает ли он, и нет ли у меня каких-либо более срочных дел. Я заверил, что все в полном порядке. Он сказал, что будет через полчаса.
Сижу, жду. Заходит здоровенный рыжий молодец типа 'кудри вьются у лица – люблю Ваню молодца'. С порога изображает на роже смущение и вежливо озирается по сторонам. Показываю на стул, берет, двигает к столу, снимает с плеча сумку, вешает на спинку, садится. Очень рад, говорит, Петр Янович, с вами лично познакомиться. И вежливо умолкает. Я сообщаю, что тоже испытываю некоторый душевный подъем в его присутствии, и плотно закрываю рот. Тогда он, видя что я не проявляю никакого желания выяснять, зачем он явился, ни говоря ни слова, расстегивает молнию на сумке, достает оттуда серый такой кирпич и ставит его мне на стол. Сверху из кирпича торчат трубочки, а на конце – пипочки.
'Петр Янович, – говорит он, – давайте, если возможно, обойдемся без преамбул и околичностей. Вы, безусловно, в курсе, что это такое. Аналогичный прибор использовался для ментоскопирования Шатилова и Сомова. Я предлагаю вам пройти ту же процедуру'.
И вот, Глеб, я сижу и пялюсь на этот кирпич. И лихорадочно соображаю, как же мне поступить. Случай – не первый. Кирпич – непонятный. Детина – здоровый. Что делать? Сам я у него этот кирпич отобрать не могу, а никого под рукой нет. Ну, а если бы кто и был – что дальше-то? Допустим, пошлю я его на три буквы, он уйдет, я подниму оперативников, молодца скрутят, кирпич отнимут. Я не говорю о том, что это абсолютно противозаконно. Но что я буду делать с этим молодцем – пытать? А, главное, что буду делать с кирпичом? Если он изготовлен здесь – а это весьма маловероятно – то какие у меня основания им вообще заниматься? А если не здесь, а там, – Гиря ткнул пальцем в потолок и возвел очи горе, – то какие шансы разобраться в том, как он устроен? Ну, пусть даже так – разобрались. Скажи, Глеб, кому-нибудь на Земле этот кирпич нужен? Вон, Калуца всю жизнь пластался, изучал подкорку – и что? Никому особенно это не понадобилось. А для меня важно не то, КАК этот кирпич сделан и ЧТО он делает, а то, ДЛЯ ЧЕГО нужно то, что он делает. Но наличие этого кирпича никак не прольет свет на эту проблему. И будем мы на него таращиться, ковыряться в его кишочках, если они имеются, или, наоборот, удивляться тому, что никаких кишочков нет. И что? Нам полегчает?.. Меня интересует, что ты лично думаешь по этому поводу?
– Петр Янович, давайте мои мнения оставим на потом. Что мы сейчас философские проблемы будем решать – в четвертом-то часу ночи?
– А когда мы их будем решать?
– Как и положено, утром, на свежую голову. Сначала дайте информацию.
– Ладно. До утра недолго ждать. Ловлю тебя за язык… То есть я сижу весь в лихорадочных размышлениях. Время тянуть бессмысленно – впереди ночь. Этот рыжий тип смотрит на меня и вежливо ухмыляется. Надо либо гнать его в шею, либо соглашаться. В такой ситуации одна единственная здравая мысль решает дело. Она и появилась. Что, в сущности, я теряю? Ничего. А проверить ящик на себе – не помешает.
'Скажите, – говорю, – у Шатилова тоже были вы?' – 'Нет' – 'Но могли быть вы?' – Он пожал плечами. – 'Тому, кто идет с таким прибором к конкретному лицу, становятся известны некоторые сведения личного характера, которые могут быть использованы для того, чтобы убедить лицо дать свое согласие на снятие ментокопии. Вы, вероятно, в курсе. Сведения сообщаются с помощью этого же прибора. При этом стараются, насколько возможно, не выходить за рамки этических норм. Я для Шатилова – человек совершенно посторонний, и… Надеюсь, вы понимаете?' – 'Более или менее. Но вы и мне – человек посторонний. А вас, надо полагать, снабдили соответствующими сведениями' – 'Не совсем так. Я ими уже обладал. Помните, когда расследовалось дело по 'Вавилову', там в вашей окрестности мелькал некий 'рыжий ирландец'. Это был я' – 'Но это было двадцать лет назад!' – 'Мне тогда было двадцать четыре' – 'Сейчас, стало быть уже за сорок. Вы неплохо сохранились' – Молодец осклабился: 'Диета, размеренный образ жизни, гимнастика по утрам… Решайте: 'да', или 'нет'. Мы ведь с вами профессионалы – зачем осложнять друг другу жизнь разговорами'. – Каков нахал! – 'Ладно, валяйте. Но при одном условии: вы меня будете развлекать именно разговорами. Что надо делать?' – 'Хорошо. Разговоры на языке какой страны вы предпочитаете в это время суток?' – 'На вашем родном' – Он хмыкнул: 'К сожалению, я родился на Луне. Там говорят на разных языках' – 'Так вы подпольщик с большим стажем!' – Он развел руками: 'Куда же мне было деваться, если я даже родился нелегально'
Короче, он встал, не особенно церемонясь прилепил мне к вискам пипочки, потом сел на стул и уставился на ящик. Я поинтересовался, в чем дело, что-то не так? Он заверил, что все в порядке. Просто ему необходимо было в этом убедиться. – 'А могло быть иначе?' – 'Могло. Прибор снимает копию вашей личности, а если их у вас две – есть такая болезнь, он зашкалит' – 'Ваша шутка не кажется мне удачной' – 'Мне – тоже. Но, к сожалению, прецедент был' – 'И что же было?' – 'Не знаю. Я знаю, что должно быть. Если что-то иначе – должен немедленно прервать процедуру' – 'На вопросы типа: кто вы, где взяли прибор, ответите?' – 'Я – Бодун Сергей, прибор я получил от Асеева Артура. Откуда он его взял, мне станет понятно в свое время. Как, впрочем, и вам' – 'Вот как? То есть, наступит такое время, когда все и всем станет
