Шансов выжить было крайне мало.
Не буду описывать подробности нашего блуждания по морю. Мы окунали головы в воду, чтобы меньше страдать от палящего солнца. К концу первого дня у нас на лицах был плотный белый налёт соли, который нечем было смыть. К концу второго дня мы были в полуобморочном состоянии. Ночью становилось легче. Когда солнце взошло на третий день, мы снова увидели безоблачное небо. Это был почти смертный приговор…
К полудню, когда жара усилилась до предела, один из моих матросов обезумел. Он выхватил нож и бросился на нас с налитыми кровью глазами, бормоча что-то неразборчивое. Я и другой матрос сидели на другом конце шлюпки – я на самом носу, а он ближе к середине. Мой товарищ вскочил на ноги, и тут же нож вспорол ему живот. Бедняга, застонав, вцепился в горло противника, и они оба упали за борт. На поверхности они так и не появились. Через несколько минут появились акулы, привлечённые запахом крови. Я ничего не видел сквозь толщу воды, но догадывался, какое пиршество происходило на глубине.
Так я остался один. Солнце палило беспощадно, а вокруг шлюпки кружили акулы. Я даже не смел сунуть голову в воду: она вполне могла быть тут же откушена.
Прошло несколько часов. Я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. И тогда я взмолился: боже милостивый, шептал я, дай мне выбраться из этого ада, и тогда я замолю все совершённые мною грехи, я проведу остаток жизни в мыслях о тебе, в уединении, вдали от мирской суеты и грехопадения. Я буду жить простой и чистой жизнью монаха, никогда не возьму в руки ни деньги, ни карты и не притронусь к падшей женщине. Я буду свято блюсти все твои законы, буду образцом благонравия и преданности твоим заповедям… Я шептал все эти слова, и у меня было ощущение, что меня слушают. Да-да, сэр Вильям, на грани жизни и смерти отпетый грешник Харрис вспомнил о боге. Всё перемешалось у меня в голове, слёзы брызнули из глаз, отчаяние сменилось неожиданной дрожью восторга. Мне чудилось, что мне отвечают, мало того, я отчётливо слышал слова, раздававшиеся в моём воспалённом мозгу. Я был искренен в своей молитве, и меня услышали. Слабость ушла, вместо этого я чувствовал небывалый прилив сил, мне казалось, что я смогу на вёслах переплыть любое море и достичь края земли…
Меня обнаружили рыбаки недалеко от Каймановых островов. Я лежал без сознания в шлюпке, совершенно один, только ворох новой одежды был найден под одной из скамеек.
Дня три меня выхаживали рыбаки. Когда я полностью восстановил силы, меня посадили на корабль, идущий в Порт-Ройял. Прощаясь, мои спасители вручили мне всю ту одежду, что нашли в шлюпке, и эту статуэтку. Как оказалось, она была спрятана в шлюпке под этим ворохом одежды. Очевидно, один из моих матросов тайком прихватил её из капитанской каюты заражённого корабля и скрыл это от остальных. Одежду я отдал моим спасителям, а статуэтка прибыла сюда вместе со мной.
– Удивительно интересную историю вы мне рассказали, дружище Харрис, – сказал губернатор и отхлебнул из чашки остывший кофе. – Если бы я не знал хорошо вас, старого морского волка, я бы не поверил, что всё так и было. Досталось же вам в этот раз… А каковы ваши планы? Наверное, от души повеселитесь теперь, после всего пережитого? В Порт-Ройяле каждый второй с радостью угостит вас бутылочкой-другой рома. А о женщинах я и не говорю. Они будут висеть на вас как гроздья спелых бананов! – губернатор хлопнул Харриса по плечу и весело захохотал.
– Как я уже говорил вам, – ответил Харрис, – мои жизненные взгляды в корне изменились. В полдень из гавани уходит 'Катерина'. Она идёт на Барбадос, и мне с ними по пути.
– Но 'Катерина' – военный фрегат, и по уставу капитан не имеет права брать цивильного пассажира, – вяло возразил губернатор, уже догадываясь, чего от него ждут.
– Именно так мне сказал капитан 'Катерины'. Тогда я вспомнил, что у меня есть высокопоставленный друг, одно слово которого решит проблему.
– Конечно, друг мой, я вам помогу. Я выпишу вам пропуск на 'Катерину'.
Губернатор встал и отошёл к секретеру в углу комнаты. Пока он возился с бумагами, Харрис поднялся и вновь подошёл к окну. Время близилось к полудню. Внутренний дворик губернаторского дома был пуст. Отворилась дверь кухни, и чернокожая служанка с ведром в руке прошла через двор и вышла в задние ворота. Снова воцарилась тишина, лишь солнце нещадно палило, отражаясь от белых стен. Зоркий глаз моряка обнаружил в этом безмятежном покое нечто необычное, и, внимательнее всмотревшись, он увидел маленькие серые комочки, перемещавшиеся вдоль стены и исчезавшие в щели под воротами. 'Крысы бегут', – подумал Харрис, и сердце его сжалось.
– Харрис, вы не помните, какой сегодня день? – окликнул его губернатор из своего угла.
– Седьмое июня одна тысяча шестьсот девяносто второго года Anno Domini, – ответил Харрис и обернулся. Взгляд его упал на золотого идола, стоявшего посредине столика, и ему показалось, что индейский божок скосил глаза в его сторону и зловеще улыбается.
– Вот вам пропуск для капитана 'Катерины', – сэр Вильям протянул Харрису бумагу и ухмыльнулся, – передавайте привет этому разбойнику. Вчера ему немного не повезло, хе-хе.
– Благодарю, сэр Вильям. Я очень спешу и должен немедленно откланяться. Прощайте.
– Прощайте, Харрис. Надоест монашеская келья – возвращайтесь.
Харрис подхватил свой сундучок и быстрыми шагами вышел из гостиной. Уже выходя на улицу, он столкнулся в дверях с человеком в одежде священника – то был преподобный Джон Дойл, проповедник из церкви Святого Петра. Видно было, что он сильно взволнован: даже не поприветствовав Харриса, он влетел в дверь и скрылся в полумраке дома. Харрис проводил его взглядом, потом повернулся и зашагал в сторону гавани. Шаги его становились всё быстрее и быстрее, и последний отрезок пути он уже бежал со всех ног.
В это время в доме происходил очень громкий разговор. Губернатор – попрежнему в халате – стоял спиной к столику и старался полой халата закрыть золотого идола от взгляда собеседника. Было видно, что разговор ему крайне неприятен. Его собеседник, преподобный Джон Дойл, тоже стоял, вперив в сэра Вильяма горящий взгляд, и громким голосом произносил фразы, звучавшие как обвинение:
– Ваше превосходительство, когда вы приняли губернаторский пост, у меня родилась робкая надежда, что всё наконец изменится. Но я ошибался. Время идёт, а перемен никаких. Вы прекрасно знаете, что я многократно писал в Лондон о положении в городе и просил помочь мне в моей борьбе. Но либо мои письма не доходили до адресатов, – тут Дойл набрал в грудь побольше воздуха и повысил голос, фактически закричал, – либо Лондону нет дела до того, что здесь творится!
Сэр Вильям побагровел и поднял руку, готовясь возразить (при этом он отпустил полу халата и невольно открыл взору священника золотого идола). Но он лишь успел приоткрыть рот, как Дойл обрушил на него волны своего красноречия.
– Да-да-да! Я молчал и мучился сомнениями, но всему приходит конец. Вы, правительство, благословляете то, что здесь происходит. Вы выдали пиратам охранные грамоты, и теперь они грабят и убивают от имени британской короны. Город погряз в роскоши и разврате. Вы несёте своё золото в церковь, чтобы замолить свои грехи, но вы не видите, что с ваших денег ещё капает кровь загубленных жизней. Церкви не нужны грязные деньги, ей нужны души прихожан, но эти души уже давно проданы дьяволу! Дьявол повелевает этим городом, это он содержит здесь притоны с азартными играми и продажными женщинами, это он снаряжает корабли для пиратских набегов, это он топит в вине остатки благоразумия и морали у английских подданных. А что же правительство? Чем отвечает оно на происки сатаны? Как борется оно с падением нравов? Как помогает оно церкви в её святой миссии? Никак! Вы принимаете год от года законы, которые способствуют продолжению вакханалии на острове. Порт-Ройял стал столицей всех негодяев и преступников Вест-Индии. На крови и страданиях вырос богатый и красивый город, а самые богатые и сытые избираются в правительство. Они не понимают, почему я отвергаю дары, которые они несут в церковь. Что же здесь непонятного? Всё это несётся не по назначению. Мы молимся разным богам. Вот! – священник выбросил вперёд руку с указательным пальцем, направленным на золотую фигурку. – Вот ваш бог, и у него нет ничего общего с моим богом.
Дойл приостановил свою речь, видимо, чтобы перевести дух. Губернатор тоже тяжело дышал. Он не знал, что ответить дерзкому священнику, хотя у него и были заготовлены аргументы для подобного разговора. Весь Порт-Ройял знал, что преподобный Дойл слегка не в себе, но правота была на его стороне, и сэр Вильям не нашёлся с ответом.
Проповедник отдышался и снова заговорил, теперь уже спокойным тоном, хотя глаза его по-прежнему горели фанатичным огнём:
