А как же грузчики? У них головы тоже квадратные, и все, кроме меня, мучаются похмельем. Но, в отличие от покупателей, денег у них нет ни копейки (всё пропито ещё вчера), да и были бы деньги, по новым антиалкогольным правилам пиво на рабочем месте запрещено даже тем, кто с этим пивом работает.
С подобной несправедливостью работяги пытаются бороться. В зале тоже хватают бутылки, прячут под фартуком. Специально поставленная на страже фасовщица бутылки отнимает, и это хорошо, потому что если пиво отнимет Нилка, будет составлен акт, и если виновного всего лишь депремируют, можно считать, что он легко отделался. Бывает, что и по статье люди вылетали.
Тягостно было смотреть на всё это, и однажды я сказал Сане Хромому Глазу:
— Что вы позоритесь с этим пивом? Уж по паре бутылок на нос с машины всегда можно снять.
— Как?.. — уныло спросил Саня.
— Вот давай, на следующую смену вы возите пиво, а я показываю, как.
Обычно первую стопку в зал вывозил я. У меня и голос трубный, и сам я человек не маленький, меня так просто с ног не сковырнёшь. Но в этот раз первую стопку повёз Саня, а я, с рогами в руках стоял в коридорчике, как будто уже возвращаюсь из зала. Когда Саня поравнялся со мной, я быстро выхватил из верхнего ящика пару бутылок и… А куда деваться с этими бутылками? В зал или в объятия к Нилке? Коридорчик, что слепая кишка — в раздевалку на втором этаже идти через эстакаду, в овощной или гастрономический — тоже через эстакаду. Больше выхода вроде бы и нет никуда. Но выхода я и не искал, достаточно было тупичка.
Говоря словами Валентина Катаева, имелась в безвыходном коридорчике «маленькая железная дверь в стене». На двери красовались буквы ПК, а за дверцей находился пожарный гидрант и, свёрнутый в рулон бельтинговый шланг. Туда же я определил и бутылки с пивом.
Всего в пожарную нишу отправилось восемь бутылок, по две на нос. Себя я, разумеется, не считал.
— Машина уйдёт, охрану снимут, тогда и заберёте своё пиво, сказал я Сане. — Понял теперь?
— Понял… — единственный зрячий Санин глаз прояснел.
Через день, когда вновь наступила наша смена, и в магазин приехал пивник, Саня приступил к работе. Выезжая с первой стопкой, я увидал его возле дверцы. Притормозил, чтобы Сане было удобней забирать бутылки, потом поехал дальше. Вторая ездка, пятая, десятая — Саня на страже. А ведь другие грузчики тоже возят пиво.
В тот день с пивной машины было снято не восемь бутылок пива, а восемьдесят.
Через час грузчики ходили враскорячку и громко булькали при каждом шаге. К обеду все четверо лежали, благоухая «Жигулёвским». Работать пришлось мне одному. А тут ещё, как назло, пришла огромная фура с болгарским вином. Какая там ни будь антиалкогольная кампания, а международные договоры были заключены давно, и вино из сопределььных стран поступало.
В помощь мне были брошены холодильщик и дежурный электрик, но всё равно, тот день я не забуду никогда. На бакалейной эстакаде ждёт машина с рисом, на центральную эстакаду пришло четыре тонны говядины в полутушах, а болгарская дура, которая не смогла въехать во двор, пришвартована к универсаму сбоку, так что коробки с вином приходится возить через отдел обслуживания ветеранов. И отовсюду несутся призывные вопли: «Грузчики!»
А грузчики спят.
На следующую смену история повторилась. Правда, аврала такого не было, но зато было выпито уже сто бутылок пива. Куда столько влезало, мне, непьющему, не понять.
Разумеется, администрация универсама не могла спокойно наблюдать за происходящим. Пропажу двух, даже трёх десятков бутылок легко объяснить воровством покупателей. Ведь у тех, кто толпился внутри магазина, тоже очень часто денег не было, и пиво тырили самым бессовестным образом. Но сотня бутылок, это уже перебор. Приёмный пункт стеклотары формально был независим от директора универсама, но, разумеется, у Фёдорова там было всё схвачено, и ему стало известно, что его рабочие сдали в этот день сотню пивных бутылок. Но главное — бригада не работает! Значит, в обороне универсама возникла брешь, в которую утекает пиво.
Фёдоров организовал слежку, и на следующий день похитители были взяты с поличным в ту минуту, когда они выгребали из пожарного ящика сто двадцать бутылок пива.
На бригаду обрушились репрессии. Два человека, в том числе — незабвенный Витёк, были уволены по статье, двоих депремировали на сто процентов по результатам работы за квартал. Один я остался чист, аки агнец. Но и я сделал из случившегося выводы, и, когда через пару недель обнаружил в охране ещё одну брешь, через которую можно было вынести вообще, что угодно, об этом я никому не сказал ни единого слова.
В заключение истории следует упомянуть, как администрация решила вопрос с неудобной пожарной ёмкостью. Позвали сварщика, и он попросту заварил железную дверцу, навсегда лишив грузчиков возможности воровать с её помощью. Интересно другое: что сказала пожарная инспекция, когда обнаружила это новшество?
ГОРЯЧИЙ ХЛЕБ
Типовой универсам имеет три эстакады: гастрономическую, бакалейную и хлебную. На первой постоянно дежурит эстакадница, вторую открывают только по приходу машины, и тогда там дежурит зав бакалейным отделом или её заместитель. А хлебная… о ней разговор особый.
Грузчики принимать хлеб не любят. Работать там приходится в одиночку, а если хлебная машина приходит в ту пору, когда у всех перекур, то это и вовсе обидно. Кроме того, разгружать надо быстро, знай, поворачивайся… Цепляешь длинным крючком лоток, выволакиваешь его наружу, вываливаешь буханки или караваи на транспортёр. Пустые лотки ставишь сбоку, а потом загружаешь обратно в машину. Вот и все дела. Беда в том, гибкость у большинства моих коллег давно потеряна, и бесконечные наклоны утомляют.
А я, впервые попав на хлеб, был очарован этим делом до конца жизни. И сейчас порой чудится, будто, стоя на морозе, я распахиваю двери машины, а в лицо веет теплом и несказанным ароматом свежего хлеба.
Разгрузка хлеба была целиком и полностью на мне. В магазин ежедневной приходило две машины с хлебом (в одной буханки, в другой караваи) и одна с булкой. Людям южных широт, где не знают разницы между булкой и хлебом, не понять, насколько горячий хлеб, тот, что пекут изо ржи, пахнет вкуснее белой булки. Приходил также фургон с мелкой сдобой и «рафик» с тортами и пирожными. В двух последних случаях работать приходилось под присмотром бакалейного начальства. Сдоба и пирожные — вещи дорогие, к тому же «рафик» и маленький фургончик не запечатывали эстакаду. А хлеб и булку я разгружал в великолепном одиночестве. Всё тепло, весь, запах, вся прелесть горячего хлеба были для меня одного.
На каждой машине непременно находились бракованные караваи или батоны. Свежеиспеченный хлеб, равно как и свежеиспеченная булка чрезвычайно нежны и, когда грузится верхний ряд лотков, непременно что-то будет испорчено. Эти испорченные буханки, караваи и батоны отправлялись обратно на завод. Но прежде можно было отломить горбушку и… ах, такого хлеба я прежде не едал и впредь уже не попробую.
Изредка в узкой щели, ведущей на улицу, показывался мутный глаз, и сиплый голос, напрочь лишённый гендерных признаков, просил:
— Мужик, хлебца дай.
Отказать человеку в куске хлеба — грех. Неважно, что хлеб казённый, человек давно потерял человеческий облик, а я убеждённый атеист. От того же бракованного каравая отламывался второй ломоть и совался в щель. Горячего хлебушка хочется всем.
Лишь однажды радость хлеба была испорчена. Неожиданно по магазину забегало начальство, зашептались фасофщицы и прочий мелкий люд, явилась милиция и врач из сантитарной инспекции, а мне было приказано задержать разгрузку очередной машины.
