— А он что?
— Кажется, он не заметил, что он для меня не существует. Он такой… как бы это сказать… мечтательный.
— Не от мира сего?
— Ну, то-то в этом духе.
— Тогда вот что, — придумала сообразительная Женя, — тогда ты попроси его что-нибудь починить в твоей машине.
— Просила. Он сказал, что не разбирается в автомобилях.
— Тогда попроси его что-нибудь донести. Потяжелее.
— Ты думаешь? Пожалуй, это идея. Но, понимаешь ли, это как-то не современно. Опять-таки, не по- феминистски.
— Это как?
— Ну, как тебе объяснить. Феминизм — это движение за самостоятельность женщин. Чтобы не зависеть, значит, от мужчин, — объяснила мама без особого энтузиазма. — Современная женщина должна сама нести свой груз, — вздохнула она.
— Глупости, — сказала Женя. — Вот бабушка у нас какая самостоятельная — совсем фенимистка.
— Феминистка, — поправила мама.
— Вот именно. А груз носит дедушка.
— Тоже верно, — согласилась мама. — Но разве бабушка у нас феминистка? Я что-то не замечала. Впрочем, она, наверное, скрытая феминистка. Она мне давно объяснила, что с тех пор как женщины получили право на образование и на голосование, они стала во всех отношениях равны с мужчинами. И даже, чаще всего, еще равнее.
— Не заморачивайся, — сказала Женя, примени словцо из лексикона Вампира. — Современная сама женщина должна определять, когда быть самостоятельной, а когда не стоит. Правда, Дженни?
— Дженни тоже разбирается в мужчинах?
— Еще как. Помнишь, как на выставке огрызнулась. Наверное, Дженни знает больше нашего. Но не хочет говорить.
— Или не может?
— Собака важная составляющая жизни человека, — сказала Женя сонно. — Можно, мама, я к тебе принежусь?
— Да ты засыпаешь.
— Страшно хочется спать, — согласилась Женя, — но как-то лень в такой день.
Последние слова она произнесла совсем сонным голосом. Кажется, разговор про феминизм ей не был особенно интересен. А может быть, ее убаюкало мерцание елочных лампочек. Не просыпаясь, Женя взобралась на диван, и мама подложила ей подушку под голову, и накрыла ее своим пледом.
Сон и пробуждение
Нет, это не был их Чистый пруд на бульваре. И трамваи здесь не ходили. И не было уютных лавочек.
Нет, скорее, это было какое-то замерзшее загородное лесное озеро. Потому что вокруг стоял темный и не очень дружелюбный густой ельник. И только на краю леса высилась большая старая береза, вся голая сейчас, с облетевшей листвой.
Но здесь тоже была иллюминация. И лед был такой чистый и прозрачный, что в нем, как в зеркале, отражались переливающиеся разноцветные лампочки. И казалось, что подо льдом плавают золотые рыбки, но это, наверное, были только отблески мерцающих цветных огоньков.
Как и на катке, здесь тоже играла музыка. Но лилась она не из колоколов-репродукторов, а откуда-то сверху, не было видно откуда. Музыка была тихая и громкая одновременно, потому что с одной стороны на озере музыку было хорошо слышно. Но даже если говорить шепотом, то слова тоже были слышны.
Первым, кого увидела Женя на льду, был дедушка — он делал ласточку на правой ноге, а левую держал параллельно катку, очень прямо. Причем дедушка был в одном из тех темных костюмов, в которых он ходил на работу, в галстуке и в шляпе. На ходу, не останавливаясь, дедушка приятно разговаривал с Еленой Михайловной, которая тоже оказалась здесь, хоть сначала Женя ее и не заметила. Елена Михайловна махнула Жене рукой и крикнула:
— Можно начинать.
И Женя поняла, что она — сама инструктор, вот только нигде не было видно ее учеников.
— Мы здесь, — вдруг услышала Женя и обернулась.
Она увидела Дженни, которая в обнимку с черно-белой бернской овчаркой Мартой лихо катила по кругу и махала ей лапой. Но, вглядевшись, Женя поняла, что это вовсе не ее Дженни, а собрат Марты по породе Данила. И что Данила и Марта танцуют какой-то быстрый танец, быть может, рок-н-ролл, кружась и вертясь на льду. Потом Данила вдруг поднял Марту, держа ее на одной лапе высоко над головой. А та во время поддержки вытянулась в струнку и помахала Жене хвостом, а потом что-то крикнула, но Женя не разобрала — что именно.
— Хорошая поддержка, — хотела похвалить Женя Марту и Данилу. Но что-то мешало ей говорить, как будто во рту у нее была варежка. И у нее вышло только ав-ав.
Тут Женя увидела, что Дженни сидит у ее ног и говорит:
— А я тоже так могу, я тоже могу…
И Женя поняла, что она спит. И что во сне она говорит по-собачьи, а ее Дженни — человеческим языком. Она хотела проснуться, но ей было так жалко прерывать этот дивный волшебный сон. Там более, что откуда-то сзади вдруг показался двортерьер Гай в шапке-ушанке, с клюшкой и на старых гагах. И он сказал Жене:
— Ну что, ты меня узнаешь? Я — вампир!
И страшно оскалился.
Женя закричала во сне от страха, и голос мамы ласково спросил:
— Что такое, девочка, что такое? Страшный сон приснился?
И Женя ответила сквозь сон:
— Очень страшный.
— А ты не смотри, не смотри.
— Так ведь показывают, — сказала Женя во сне. Поджала ноги и натянула плед на голову. Потому что ей опять захотелось оказаться на замершем озере, и она на нем опять оказалась.
Теперь здесь было очень много всякого собачьего народа, как у них на Чистом пруду в хорошую погоду. Просто толкучка.
Вот мимо Жени весело катит немецкая овчарка Эмма и на ходу кричит:
— Прекрасная погодка, не так ли, прекрасная погодка.
И Женя видит, что Эмма не одна, и ее лапы сцеплены в перехлест с лапами китайца Фунтика породы шарпей. И они выделывают на льду кренделя и разные сложные па, как заправские танцоры. Шарпею, правда, мешает его шкура, и он выглядит довольно неуклюжим и мрачным. К тому же поминутно зевает, и пасть у него фиолетовая. Зато Эмма весело улыбается.
— Фунт, — кричит Женя, — держи спину!
— Я и держу, — бурчит Фунт недовольно.
— Я инструктор, — говорит ему Женя строгим голосом. — И ты, если хочешь научиться кататься, должен слушаться.
— Я и слушаюсь, — говорит Фунт, и они уезжают в дальний конец озера, где стоит какой-то расписной шатер с золотым петушком на макушке.
— Мы будем кофе пить, — кричит Эмма. — Фунтику надо пить кофе для бодрости, для бодрости…
— Чаю со слоном! — рычит Фунтик.
И Женя видит: то, что она приняла за шатер, это наряженная пышная елка, точно такая, какую два
