скрылась в доме, и тогда Вольга и Дивляна, глянув друг на друга, прыснули со смеху. И пошли дальше, держась за руки и смеясь на ходу. Вольга сиял пуще начищенного медного котла, из которого Леля на Дивинце вынимает людские жребии, Дивляна, румяная, с горящими глазами, тоже выглядела довольной. На пальце у Вольги блестело золотое кольцо из святилища богини Торгерд, которое Дивляна отдала ему, как и полагается на Ярилиных праздниках: получив от девушки какое-то ее украшение, парень отдает его своим старшим, а они идут с этой вещью к родным его избранницы, чтобы ее сосватать. Называется «задаточек взять». Уже было за полночь, к возжиганию купальского костра они опаздывали и потому торопились. Захваченные своим, они даже не задумались, почему Яромила так задержалась в роще. Мало ли какие могут быть дела у Росяной Матери?
На поляне уже вовсю пылал костер, зажженный Домагостем, люди сидели на бревнах и прямо на земле, шел пир. Ели кашу, вареные яйца, блины со сметаной, медом и творогом, пили медовуху, хлебали кисель. Пели песни — в каждом углу свою, так что ничего не разобрать, но всем было весело. Когда наелись, молодежь начала перекидываться крашеными яйцами: если парень бросал в девушку, это означало приглашение прогуляться вдвоем в рощу. Если кто промахивался или попадал не в ту, в которую метил, это вызывало громкий всеобщий смех. Причем чаще всех попадали в Снежицу — говорили, что в нее легко попасть, потому что очень уж крупна! А она, ничуть не смущаясь, хватала парня и увлекала в лес — бросил так бросил, теперь отвечай!
Затевали разные игры, все те же, где надо выбирать себе пару и где непременной частью были поцелуи. Парни тащили девушек к костру и заставляли прыгать — которая не прыгнет, та русалка и подлежит бросанию в воду, а этого девушкам, теперь одетым в расшитые, крашеные сряды, совсем уже не хотелось. Здесь собрались все ладожане до единого — не пришедший к купальскому костру считается добычей злых духов, — поэтому Велем даже Ложечку привел и как мог старался на пальцах объяснить ей, что тут к чему. Правда, она, судя по глазам, понимала и кивала. Наверное, и на ее неведомой родине есть похожий праздник. Вот Опенок и Селяня, оба уже красные от медовухи, набросились на нее с пучками крапивы и стали хлестать, подталкивая к костру: Ложечка дикими глазами глянула на них, не понимая, в чем дело, и тогда Велем схватил ее за руку и потянул бегом к костру.
— Прыгай, прыгай! — кричали девушки, боясь, что она попадет в огонь и обожжется, и сами для примера подпрыгивали на месте.
И Ложечка, сообразив, что нужно делать, вместе с Велемом, который помог ей разбежаться, длинным прыжком перенеслась через огонь.
— Ну, вот видишь, ничего страшного! — Обняв ее за кругом пламенного света и отвел в сторону, чтобы дать место следующей паре, Велем на радостях поцеловал ее.
Красивая полонянка давно нравилась ему, но объясняться с ней ему было трудно, да и она мягко уклонялась от попыток подружиться поближе. Вот и сейчас она вздрогнула и уперлась руками ему в грудь, стараясь оттолкнуть и говоря что-то непонятное. В ее больших карих глазах, озаренных огненными отблесками, мелькнул страх, и Велем тут же выпустил ее, не пытаясь продолжать. Он вдруг вспомнил, от чего она чуть не умерла полтора месяца назад, и понял, что в объятия мужчины ее потянет еще не скоро.
Через какое-то время снова появился князь Одд, и Домагость усадил его на почетное место. Варяг был уже в другой рубахе, синей, тоже богатой, отделанной полосками золотой парчи. Ему удалось незамеченным уйти с заколдованного озера, добраться до гостиного двора и там привести себя в порядок. Колль, который помогал конунгу переодеться, заметил на промокшей и пахнущей травой нижней рубахе несколько небольших кровавых пятнышек, а на спине конунга — свежие царапины весьма красноречивого вида. Парень, конечно, не смолчал, и по дружине мгновенно разнесся слух; пересмеиваясь, хирдманы передавали друг другу, что конунгу в эту ночь повезло именно так, как хотелось бы каждому из них. Впрочем, не ему одному. Ладожские женщины, во многом при помощи халейгов избежавшие плена, разорения и потери близких, отблагодарили их достаточно щедро.
Обе старшие дочери Домагостя к тому времени уже были возле костров: нарядно одетые, в вышитых рубашках, с шелковыми тканками на головах, с ожерельями из пестрых стеклянных бусин, которые сами по себе составляли целое приданое. Каждая такая бусина стоила куницу или серебряный шеляг, но Домагость ничего не жалел для любимых дочерей и мог убирать их богаче всех ладожских невест. Увидев Яромилу, Одд невольно вздрогнул и опять ощутил внутри волнение и томительный жар. В праздничных одеждах, с переплетенной косой, она показалась ему по-новому прекрасной. В отблесках огня золотое кольцо Торгерд ослепительно сияло на ее руке. То, что произошло возле озера — красивые девушки в воде, белые рубашки, похожие на лебединое оперенье, драгоценное кольцо на пальце одной из них — так напомнило песнь о Вёлунде, что Одд сам усомнился: действительно ли это случилось с ним или он опять вспомнил одно из сказаний, до которых был большой охотник?
Глядя на Яромилу, никто бы не сказал, что она недавно пережила что-то необычное. От буянящей Росяной Матери в ней ничего не осталось; держалась она, как всегда, приветливо и невозмутимо, была весела и на него посматривала с прежним дружелюбием. Но не успел Одд решить, что встреча у озера ему померещилась, как на него опять накатили воспоминания, он вновь ощутил тепло ее тела и понял, что все это было на самом деле. Ни о чем другом он не мог думать, отвечал невпопад, если к нему обращались. Иногда он с усилием заставлял себя отвести глаза от Яромилы, но не видел никого, кроме нее, и, даже отвернувшись, продолжал чувствовать, где она находится и что делает. Он никак не мог выйти из того сказания, в которое она его заманила, не мог преодолеть невидимую преграду, хотя вокруг вовсю бурлил и шумел простой человеческий мир. И в том сказании ему хотелось остаться навечно.
Через некоторое время Домагость сам подвел старшую дочь к варяжскому князю и вручил ей наполненный медовухой рог, окованный серебром.
— Поднеси гостю, а не то он смурной какой-то! — говорил Домагость, сам уже плохо стоявший на ногах. — Лелюшка ты наша, красавица! — И он в умилении целовал дочь, едва веря, что сам произвел на свет эту золотую лебедь. — Ни на земле, ни на небе такой красоты нет! — горделиво хвастался он гостю, не подозревая, что тому это известно не хуже.
Яромила подошла, держа рог обеими руками, и Одд встал ей навстречу. Она смотрела на него сияющими глазами, а ему больше всего хотелось спросить:
— пел Домагость, приплясывая и указывая своим жреческим посохом то на небо, то на купальский огонь, являвшийся земным подобием солнца.
— подхватывали за ним все, кто был рядом, и хлопали в ладоши, а стоящие притопывали в лад.
— Не допивай все сразу, — шепнула Яромила, подавая рог Одду. — Это мед, если ты все выпьешь, то скоро не сможешь встать и завтра тебе будет очень плохо.
— Хорошо, — ответил Одд, улыбнувшись ей поверх рога, и отпил немного. — Не уходи, присядь со
