некоторые анализы, потом отправил на обследование и подтвердил: она совершенно права. Похвалил — могла бы стать хорошим диагностом. Добавил, что ученый-этнограф, по сути, диагност, он определяет внешнее и внутреннее состояние целых народов.
— Лекарства нет, не было и не скоро будет. Мы работаем. Кстати, Катерина согласилась работать у меня.
— То есть как? — потрясенно спросила Ксения. — Она учится на химфаке, она хочет работать в парфюмерии.
Алексей Иванович вздохнул:
— Парфюмеров много. Их поле густо засеяно, пробиться трудно, много сорняков. — Он поморщился. — Поэтому лучше пойти ко мне в лабораторию да поискать вместе со мной лекарство от твоей болезни. Ты не понимаешь, какова твоя дочь!
Она насторожилась. Для Катерины этот шаг — перемена всей жизни. Выбирая профессию, ты выбираешь среду, в которой предстоит жить. Дочь надеялась попасть в круг тех, кому недостает только изысканных и постоянно новых ароматов. Но пойти работать к профессору Назарову означало иное: видеть больных, для которых главное — обычная осмысленная жизнь.
Должна ли она остановить дочь?
Ксения Демьяновна смотрела на пятнистые от старческих веснушек руки профессора Назарова. Ему не слишком долго работать здесь, отметила она. Катерина, если придет к нему и если ей повезет, успеет написать диссертацию, защититься при Назарове. А потом и занять его место?
Но с каждой минутой она чувствовала, как нарастает радость. Но с чего бы это? 'Не лукавь, — одернула она себя. — Ты рада, что дочь бросит все, будет спасать тебя'.
Она поймала на себе взгляд Алексея Ивановича.
— Благодари мать и Мишу, они из Катерины сделали то, что тебя спасет.
Ксения Демьяновна почувствовала, как краснеет, хотя, казалось бы, что такого сказал старик.
Вспоминая о той сцене сейчас, она снова почувствовала прилив крови к щекам.
— Ты хорошо выглядишь, тебе идет румянец, — не унимался насмешливый профессор.
— Мне повезло с кожей, — в тон ему ответила Ксения.
— С матерью и Мишей тебе повезло, — проворчал он.
Но она сказала правду. Она всегда выглядела моложе своих лет из-за кожи. Казалось, на 'строительство' ее лица было отпущено мало кожи, поэтому она натянута, как на барабане. С годами кожа не растянулась, что придавало лицу некоторую неподвижность, но оно избавлено от глубоких морщин. В ее возрасте, насмешливо замечала Ксения, большинство женщин похожи на шарпеев. Собак, у которых лишняя кожа всюду свисает складками.
Катерина унаследовала моложавость матери. Более того, ее лицу досталось больше кожи, оно подвижнее и милее.
Катерина работала в Центре у Назарова, а Ксения боролась с собой. Но чем дальше, тем труднее. В светлые часы возвращения к себе думала, как лучше распорядиться собой. Сработал закон притяжения информации. От Ольги Петровны узнала, что ее свекор болел этой же болезнью. Его отвезли в лечебницу, в Дом на Каме, к доктору Верхотину, который считал, что больным этой болезнью лучше жить вместе. Он создал что-то вроде общины, где больные живут, обслуживают себя.
Ксения открыла карту и нашла истоки реки Камы. Она знала эти места — непроходимая тайга, чистый воздух. Она расспросила Ольгу Петровну о деталях, все, что услышала, ей понравилось. Настал день, когда она сказала Катерине:
— Отвези меня к доктору Верхотину…
Вспоминая о тех днях, Ксения не могла спать. Она то отбрасывала плед, то натягивала. Точно так она не могла спать и раньше, когда думала об этом. Бессонница? Это не самое страшное. Она точно знает, что есть кое-что хуже — безмыслица. Именно так, а не бессмыслица, которая возникает при болезни Альцгеймера. Но когда здоровый человек совершает поступки без мысли о последствиях — куда страшнее. Она совершала их, не думая — хорошо бы о себе, но и о тех, кто с ней связан. Как бывает: тот, кто рядом, страдает сильнее.
Но разве сейчас, здесь, в Доме на Каме, она не получает свое сполна? — попыталась возмутиться Ксения Демьяновна.
Усмехнулась. А что такого дурного здесь? Все самое трудное досталось Катерине. Жизнь дочери изменилась внезапно, навсегда. Причина — в ней, в матери.
Да, она, Ксения Улановская-Веселова, всегда жила как хотела. Делала что хотела. Она удивляла не только себя, но многих. А когда в сорок два года родила сына Федора от полузнакомого, как говорила всем, якута-проводника, нанятого для экспедиции, многие потеряли дар речи.
Когда Ксения Демьяновна подумала, что произошло потом — смерть матери, дяди Миши, замужество дочери, ее развод, болезнь Альцгеймера, скрутившая не только ее, но и всю семью, — ей хотелось плакать. От смущения. Как поступила бы она сама, оказавшись на месте Катерины? Ксения Демьяновна не была уверена, что точно так же.
20
— Но им должно стать хуже на самом деле! — Светлана нервно раздувала ноздри. — Ты это понимаешь? Я не получу деньги на регистрацию препарата, если зарегистрируют ее лекарство!
Светлана смотрела на Виктора Николаевича, он видел, как сверкают ее ярко-синие глаза, как колышутся локоны на плечах, угадывается грудь в низком вырезе блузки из голубого шелка.
Он медленно поднимался со стула.
— Я… Светочка, милая… я сделаю все, что ты хочешь. Я знаю, как…
Она шагнула к нему, но не подошла. Она знала, как подманить мужчину: сделать шаг — замереть, накричать-приласкать. Но взять ее он должен сам.
Зацепин окинул Светлану жадным взглядом. Все в ней было таким… В общем, такая женщина снилась ему в юности. Он даже на своей бывшей женился из-за обманного освещения. Ее волосы сияли, как сейчас у Светланы, а глаза — они никогда не были голубыми, но в них, светло-серых, запрокинутых, отражалось небо. Вот он и решил, что она — та самая женщина, из его снов.
В общем-то Виктор Николаевич Зацепин извинял себя за тогдашнюю ошибку — он только что вернулся из трехмесячной экспедиции по Уралу, где кругом мужчины и одна немолодая повариха.
С женой они счастливы не были, только в первые месяцы страсти. Он все время хотел увидеть ее такой, как впервые. Но солнце падало под другим углом. Иногда он смеялся над собой — не без горечи: может быть, вывезти ее на экватор? Там присмотреться? У них родилась дочь, жена занималась ею, а он бродил по горам и долам.
У Виктора были другие женщины, она об этом знала. Теща, которая жила с ними, понимала все. Она терпеть его не могла с той же силой, с какой он ее. Они почти не разговаривали. Жена развелась бы с ним, но теща не разрешала. У нее было больное сердце, он втайне надеялся, что она уйдет в мир иной, а после этого жена оставит его.
Но теща поступила по-другому. Из семейного бюджета вынула деньги на операцию — вживила кардиостимулятор. Дурной пример заразителен — такой же вставил себе сосед Соломин. 'Но он-то знал, зачем живет!' — в сердцах чертыхался Виктор Николаевич. Она заявила, что если на операцию пошел такой великий человек, как Михаил Александрович, то дело верное.
Великий? Хорошо быть великим, морщился Зацепин, если ты вырос на хорошо унавоженной почве. Подумать только — еще до революции старик выучился за границей, а практику где проходил? В Боливии! Выговорить страшно: подумают, что не в себе. Но это было на самом деле. А он, Виктор Зацепин? В
