— «Барбаросса»! … — рокочуще выговаривал он, прислушиваясь к звуку, напоминавшему работу танковых двигателей, — «Барбаросса»! … А ведь он прав, черт возьми, этот окорок с дырявым сердцем, он уловил одну из величайших тайн современной истории.
— Какая тайна? Какая величайшая? — допытывался Мальтус, испуская из глаз разноцветные лучики, погружая их в зрачки Шершнева.
— Величайшая тайна современной истории, которую не объяснит мне ни один ученый, ни один нобелевский лауреат, ни один яйцеголовый в Бельденберском клубе или в Трехсторонней комиссии.
— О какой такой тайне вы изволите говорить, Александр Федорович, пугая нас, захолустных провинциалов, своим столичным познанием?
— Тайна бессмертия Гитлера. Тайна его волшебного возрождения из пепла и исторического небытия, куда его старалось погрузить человечество со всеми своими Нюрнбергскими процессами, «холокостом», памятниками воинам-освободителям. Тогда, в сорок пятом году всем казалось, что Гитлер навсегда канул под гусеницами сталинских танков. Они перепахали Берлин, проутюжили Имперскую канцелярию, протанцевали Камаринскую на обугленных костях фюрера. Эти кости потом привезли Сталину, и он сквозь лупу рассматривал челюсть Гитлера с запломбированными зубами. Гитлер был истреблен вместе с дивизиями вермахта, гестапо, полевыми жандармериями, войсками СС, вместе с тиграми и «Фау-2», Вернером фон Браунов и Отто Скорцени, — Шершнев говорил патетически, возбуждаясь от звука своего вибрирующего голоса.
— Но спустя полвека он, незримый и всемогущий, восстал из пепла, как дух, и разрушил Советский Союз, осуществив до последнего пункта свой план «Барбароссы». До единой черточки, до единого параграфа, словно за его выполнением следила все военная и политическая машина Рейха. Где, спрошу я вас, единый и нерушимый Союз? Его расчленили, как тушу, на шестнадцать кусков. Где, скажите мне, коммунизм? От него осталась надувная кукла Зюганова, смехотворный резиновый пузырь. Где великая русская армия? Она марширует в киверах и бутафорских мундирах Юдашкина вокруг Кремля, развлекая скучающих иноземцев. Где могучий военно-промышленный комплекс? От него остался рябинский завод «Юпитер», который вручную собирает из консервных банок устаревший, никому не нужный двигатель. Русская культура оказалась во власти гомиков и дебилов, и от нее тошнит. В русской церкви собрались стяжатели и толстосумы, торгующие словом Божьим. Россия управляется из-за рубежа. А русский народ вымирает по миллиону в год, как будто от Смоленска до Урала день и ночь пылают крематории, находящиеся в ведении Гимлера. Гитлер царит над миром, как неуязвимый колосс, и скоро Европа содрогнется от его возрожденных армий.
Шершнев смотрел раскаленными глазами, словно видел марширующие дивизии в черных мундирах. В бархатной нюренбергской ночи разворачивалась на площади белая галактика свастики. Миллионы рук взлетали навстречу вождю, зовущему великий народ к победе. Шершнев улыбался длинной улыбкой, и из углов его раздвинутого рта текла разноцветная слюна.
— Гениально, Александр Федорович! Это прозрение! Действительно, великая тайна! Загадка арийского духа! Великие арии! Аркаим! — восторгался Мальтус, возбужденно дергая узким острым язычком, — Но вы не находите, дорогой Александр Федорович, что существует встречная тайна? Встречная, если так можно выразиться, мистика?
— Говорите, — строго приказал Шершнев. Он был пьян, но опьянение сообщало ему острую прозорливость, словно в сознании открылся уходящий в бесконечность коридор, куда уносился пучок его жгучих мыслей.
— Встречная, говорю, мистика, касаемая Сталина. Ведь смотрите, что получается. Полвека назад стараниями Хрущева Сталин был ниспровергнут, назван палачом и преступником всех времен и народов, вынесен из мавзолея. С тех пор на его могилу, как он сам и предсказывал, наваливали горы мусора, хлама, всякой пакости. Снимались фильмы, писались книги, работала день и ночь фабрика антисталинской пропаганды, по всем телевизионным каналам выступали светочи, называя Сталина сатаной. И что же в итоге? Сталин является самой любимой, самой популярной в русском народе фигурой. Он навис над Россией, метет по крышам своей шинелью, рождает множество маленьких Сталиных, которые плодятся во всех городках и поселках. Ведь ваш оппонент Ратников, он же маленький Сталин. Дай ему волю, и он здесь откроет своей ГУЛАГ, устроит «шарашки», введет расстрелы. Ну, разве это не тайна, Александр Федорович, разве не мистика?
Шершнев пьяно, зорко смотрел на Мальтуса сквозь ослепительный, уходящий вдаль коридор.
— А вы умны, сударь мой. Ох, как умны. Продолжайте-ка, продолжайте!
— Вот я и думаю, не предстоит ли последний и решительный бой между Гитлером и Сталиным? Не для того ли они восстали из своих могил, достигли невероятных размеров, чтобы в скором времени сразится в завершающей схватке? Все-то думают, что их схватка уже позади, а она-то, их схватка, еще впереди.
— Вы настоящий мыслитель. Не чаял отыскать в нашем Рябинске таких глубоких мыслителей.
Шершнев видел лицо Мальтуса, которое то удалялось по бесконечному коридору, превращаясь в малую звездочку. То стремительно, с ужасающей скоростью налетало, огромное, как падающая с неба луна:
— Продолжайте, продолжайте.
— А что тут продолжать. Будет в мире большущая чистка, похлеще той, что была в прошлом веке. Будут сходиться между собой народы и континенты, и одних поведет за собой Гитлер, а других Сталин. Уже сейчас становится видно, кто пойдет за Сталиным, а кто за Гитлером. Вот Ратников, к примеру, пойдет за Сталиным. А вы, Александр Федорович, — только вы не обижайтесь, пожалуйста, — вы пойдете за Гитлером. Разве не так?
— А вы умеете души читать. Как открытую книгу. В моей душе книгу «Майн кампф» прочитали? Не ту, что писал прежний Гитлер, который ненавидел евреев, и превозносил чистую расу арийцев. А новый Гитлер, для которого нет ни арийцев, ни евреев, ни Шершнева, ни Мальтуса. А есть смрад размножающегося, свиноподобного человечества и малая когорта творцов, за счет которых живут эти тупые, жующие и совокупляющиеся миллиарды. Эта малая когорта аристократов и есть племя сверхчеловеков, выигравших приз судьбы, «винеров», как их называют. Свиноподобные миллиарды проиграли эту схватку, они «лузеры», и им нет места на земле. Они вопят о справедливости, о правде, о «милости к падшим». Грозят революциями, новым коммунизмом. Но их, паразитов, «лузеров», коснется «большая чистка». Эти «лузеры» есть во всех народах, из них состоят целые расы и континенты. На них будут направлены очистительные силы, но не примитивный газ «циклон», не истопники Гимлера, а уникальные средства микробиологии и генной инженерии, способные стерилизовать выродившиеся народы, освободить территории загаженных континентах.
Мальтус упивался речами Шершнева. То мнимо ужасался, откидываясь назад, будто ему было невыносимо соседство с новоявленным сверхчеловеком. То приближал к нему восторженное лицо, шепчущие узкие губы:
— А вот если вам самому предложат провести подобную чистку? Не в теории, не в общих рассуждениях, а дадут пистолет и предложат: «А ну, давайте, Александр Федорович, почистите маленькую часть континента. Ну, парочку, троечку „лузеров“ ухайдокайте». Сумели бы?
— Не задумываясь. Своими руками, — Шершнев сжал кулак и выставил палец, изображая пистолет.
— А если яд в колодец на территории детской клиники для душевнобольных? Потравить дефективных детишек?
— Без всякой жалости. Родители-пьяницы, сифилитики плодят себе подобных. Потравлю, как тараканов.
— Ну а если, к примеру, на берегу Волги, в изумительном месте расположен дом престарелых. Еще с советских времен, старье, гадюшник, зловонье. Старики под себя мочатся, всеми забытые, дети от них давно отказались. И этот дом мешает мне построить на этом месте особняк, чудесный дворец, по проекту итальянского архитектора, чтобы я мог в этот дом приезжать после своих праведных трудов, любоваться Волгой, сосновым бором и думать, как бы мне еще больше облагодетельствовать человечество, сделать его жизнь совершеннее. Вы бы на моем месте сожгли этот старый барак?
— Без колебания.
— Вместе со стариками?
