балтийских островах, причем эти монеты недолго находились в обращении и поступали из Италии. Безусловно, это была плата, доставленная сюда германскими солдатами последних императоров и Теодориха[289]. Обычно это золото переплавляли и превращали в украшения, но в конце концов погребали в могилах или схронах (в одном из них было до 12 кг чистого золота!). Попав на Север, находившийся на доденежной стадии развития экономической жизни, этот драгоценный металл не обогатил его по-настоящему; после VII в. он практически исчез из обращения. В целом варвары немного выиграли от того, что потерял Рим[290].
Все эти соображения, пока поверхностные, приобретут подлинную ценность только в тот день, когда живописные описания уступят место критическим перечислениям, которые послужат основанием для картографической работы. Мы с нетерпением ждем набросков, отражающих, в широком контексте, распределение крепостей и укрепленных пунктов IV, V и VI вв., кладов (монет и украшений); поддающихся датировке разрушений и редких восстановлений. Следовало бы также графически изобразить направления бегства населения, а также перемещения отдельных беженцев. Без сомнения, при этом выявилось бы преобладание перемещений с запада на восток, превративших Восточно-Римскую империю в истинный оплот римской культуры, и, во вторую очередь, концентрическое движение от периферии Империи к ее средиземноморскому центру.
В) Судьба патримоний
У нас есть сведения о патримониях нескольких сенаторов: это были огромные владения, чьи размеры и географическая разбросанность совсем не способствовали их долговечности. Знаменитый отрывок из Олимпиодора позволяет сделать некоторые подсчеты: многие семьи имели ежегодный доход в 4000 золотых фунтов наличными и еще треть натурой; другие — от 1000 до 1500 фунтов; Проб в 424 г. потратил 1200 фунтов золотом, чтобы отметить свое вступление в должность претора; оратор Симмах, даже будучи «не слишком богатым», выделил 2000 фунтов на такое же празднование для своего сына, Максим в аналогичных обстоятельствах промотал 4000 фунтов на игры, длившиеся семь дней[291]. Еще больше, чем своими размерами, эти имения поражают своим разбросом — осязаемый признак единства средиземноморского мира. Мелания Юная и ее супруг Пиниан в начале V в. владели имениями в Риме, Южной Италии, на Сицилии, в Галлии, Испании, Британии, Проконсульской Африке, Нумидии и Мавритании[292]. Симмах обладал земельной собственностью в Риме, Капуе, Самнии, Апулии, на Сицилии и в Цезаревой Мавритании. Павлин из Пеллы имел дома в Бордо, поместье в Базасе, земли в Марселе и значительные владения в Македонии, вокруг Пеллы, откуда происходила его мать.
Эти слишком крупные патримонии плохо выдерживали потрясение, вызванное варварскими вторжениями. Мелания и Павлин известны нам в основном благодаря своему бегству и скитаниям. Первая покинула Рим в 408 г. и отправилась на Сицилию, а затем в Африку, где жила и поддерживала беженцев, продавая свои владения. В конце концов в 417 г. она через Египет добралась до Святой земли. От ее владений, уже изрядно растраченных, правда, на благотворительность, должно быть, осталось немногое. Павлин пережил вторжение вестготов в Аквитанию без ущерба для себя и даже сумел, служа Атаульфу, избежать присутствия варварских постояльцев в своем имении в Борделе; однако падение императора Аттала, личная щедрость которого сделала его комитом, вынудило его оставить Бордо навсегда. Он уехал в Базас, но тот был разорен во время нападений багаудов, аланов и готов; тогда Павлин решил отправиться в Грецию, где родился, но его жена отказалась последовать за ним: слишком уж рискованным было путешествие. Тогда он обосновался в Марселе, где жил за счет небольшого участка земли, многократно перезаложенного; очевидно, ему так и не удалось получить даже малейшей прибыли от своих греческих земель, однако по воле случая он сумел продать часть своих владений в Аквитании какому-то готу. Его сыновья вернулись в Бордо, чтобы получить обратно кое-какое имущество, но умерли, не успев добиться успеха[293]. После 400 г. этими патримонииями, раскиданными по всему римскому миру, стало невозможно управлять.
Крупная земельная собственность не исчезла, не перестала быть разбросанной, но ее владельцам пришлось приспосабливаться к новым политическим условиям. Как и после распада империи Каролингов, этот феномен был мощным фактором зарождения «региональных национальностей». Впрочем, этот тезис еще предстоит проверить.
V. Существовало ли идеологическое противостояние между варварами и римлянами?
Античная историография изображает варваров лишь в черных красках: они приносят хаос или разрушение и не способны к созиданию. Подтверждается ли этот штамп событиями V и VI вв.? Двигало ли варварами одно желание завладеть чужим добром, поселиться на самых богатых землях под самым благодатным небом и впредь вкушать плоды своего завоевания? Или же их вдохновлял более возвышенный идеал, например заменить римское государство другим политическим строением, а ортодоксальную Церковь — другой церковью?
В политическом плане этот тезис сложно доказуем. Лишь немногие варварские короли могли свободно выражать политические мысли, а если могли, то облекали ее в римскую форму (например, «платоновской» монархии, которой хвалились готские короли из династии Амалов). Кажется, даже Аларих скорее искал себе места в Империи, чем стремился ее подменить. Единственная по-настоящему антиримская программа, сформулированная в заявлении, сделанном в 414 г. в Нарбон-не, приписывается Атаульфу (об этом сообщает Орозий в Hist adv. pag., VII, 43): заменить imperium Romanum (империю римлян) на imperium Gothorum (империю готов), превратить в Gothia (Готию) то, что было Romania (Романией), стать для готов тем, чем был Август для римлян. Сам Атаульф в конце концов признал, что готам это было не по силам, и единственно возможная политика заключалась в том, чтобы найти себе место в римском мире и «преумножить славу Рима, приведя ему на службу готов». Был ли этот вывод сделан самим Атаульфом или нет, но вплоть до самой гибели Империи варвары были не в силах предложить системы, пригодной для того, чтобы ее заменить.
А) Проблема арианства
Только в религиозной сфере возникает настоящее противостояние. Дело не в том, что, преодолев limes, варвары принесли с собой последовательную религиозную программу или оригинальное учение. Их язычество было апатичным, семейным и хтоническим, ни в коем случае не агрессивным. Возможно, что они даже его стыдились и, как только осели на землях Империи, постарались от него избавиться. Только франки и свевы оставались верны своей религии на протяжении первого поколения, и ни один народ не продержался дольше этого срока[294]. Ни один современник не попытался объяснить поступки и жесты варваров языческим фанатизмом.
Таким образом, остается нелегкая проблема германского арианства [295]. Известно, что это учение родилось в Империи из типично эллинистических представлений и первоначально не имело никакой связи с варварами. Его распространение в варварском мире объясняется двумя случайностями: прибытием Вульфилы, апостола готов, в Константинополь в период, когда двор был арианским, и авторитетом готов среди германцев после победы при Адрианополе. Ни своим учением (которое они едва ли развили), ни своей литургией, отличавшейся в основном ночным богослужением, арианство не имело ничего особо привлекательного для варваров. Только использование народного
