уверенно, как в цель. Выстрел — смерть! Выстрел — смерть! Выстрел — смерть!
Двое свалились сразу, третий сделал два шага и рухнул прямо под ноги Олегу. Пересилив тошноту, Олег переступил через корчившегося в агонии немца, подбежал к Анке и только теперь увидел, что ее обнаженное тело сплошь покрыто кровавыми ссадинами, синяками и ожогами. На него смотрели расширенные от ужаса и боли глаза. Потом, как-то странно скривив рот, Анка пролепетала, с трудом шевеля распухшими искусанными губами:
— Опоздал, мий коханый!
Олег вытащил из ножен у одного из немцев тесак и разрезал полосу холщовой рубахи, которой ее связали. Анка села и бессмысленно уставилась в угол.
— Запизно, коханый! Запизно! — шептали ее губы. Олег огляделся по сторонам в поисках ее одежды.
Платье, все изорванное, валялось на полу вместе с затоптанным сапогами и окровавленным бельем.
— Посиди, родная, сейчас я принесу тебе что-нибудь из одежды. Надо уходить. Посиди и постарайся успокоиться. Постарайся, родная! — Он наклонился, поцеловал ее в лоб и побежал к дому.
Бойчук и лекарь стояли на крыльце, тупо глядя в глубь хаты. Лица их заливала бледность.
— Чего смотрите? Похоронить их надо. А с немцами я разделался. Анку, гады, мучили! — Он вбежал внутрь, отворил шкаф, схватил первое попавшееся платье. Потом подошел к комоду и начал рыться в белье. В этот момент донесся глухой выстрел. «Неужели опять немцы?» Олег опрометью бросился к бане.
Анка сидела на том же месте, прислонившись к стене, голова ее была запрокинута, кровь струйкой стекала с виска по щеке и капала на голую грудь, рядом на лавке лежал пистолет. Глаза ее еще жили, но из них уже уходило тепло. «Ах, незабудки мои», — прошептал Олег и заплакал…
Всех троих они похоронили за огородом и банькой, на бугорке, где часто сидели с Анкой, любуясь красавцем Днестром, дубами на том берегу и зелеными лугами. Над их общей могилой наспех водрузили крест: две доски, одна вдоль, другая поперек, подлинней и покороче, связав их полотняной полосой Анкиной рубашки.
— Ось, немов и усе! — Бойчук перекрестился. — А зараз, хлопци, треба втикаты, ненароком нимци заявлються! — и вопросительно поглядел на Чегодова.
— Погоди!
Олег спустился с пригорка в балку, нарвал там букетик незабудок и, поднявшись, положил на могилу.
— Есть предание, и я верю в него, — горестно сказал он, — незабудки обладают волшебным свойством закалять сталь. Для этого докрасна раскаленный стальной клинок охлаждают в их соке, и лезвие его будет резать даже точильный камень. Слышал я, будто бы так готовят знаменитые толедские и дамасские клинки. — Олег помолчал. — Так вот, пусть сок незабудок закалит крепче стали нашу память о здесь содеянном. Поклянемся, что никогда этого не забудем! Поклянемся, что будем карающей сталью! Они это слышат! — И указал пальцем в сторону могилы.
— Клянусь! — глухо и торопливо произнес Бойчук.
— И я теж! — прошептал лекарь.
— Клянусь! — строго заключил Олег и удивленно посмотрел на лекаря. Бойчук открыл было рот, чтобы что-то объяснить, но лекарь поднял руку и твердо и внятно произнес:
— Клянусь! Я, честный человек, буду дамасской саблей! Толедским клинком!…
Захватив с собой обмундирование, документы и оружие немцев, они подожгли баньку, потом зашли попрощаться «з ридной хатою», набрали побольше харчу и навсегда покинули милую их сердцу Злодийвку.
Глава третья.
БЕЛГРАД В ОГНЕ И КРОВИ
…Только человек есть чудо из чудес:
Захочет — он как бог, захочет — он как бес.
1
Конец марта 1941 года в Белграде выдался на редкость солнечным и теплым. На деревьях лопались почки, зеленели газоны, весело чирикали воробьи; Дунай и Сава после ледохода вошли в свои берега. Небо стало синим, прозрачным. Все живое с ликованием встречало весну.
Алексей Хованский неторопливо шел вдоль пристани к знакомому ресторану «У островитянина», смотрел на мутные воды Савы и невольно вспоминал свое «купанье» под баржей. У порога его встретил хозяин и, пожимая руку, заговорил:
— Пойдемте через черный ход, товарищ Алекса. В зале собрались офицеры, не надо, чтоб вас видели. У них тайная сходка. Не велели никого пускать. Сами понимаете, союз «Черная рука» запрещен. Аркаша Попов сказал: «Пусть товарищ Алекса послушает, что нас, офицеров, волнует». Пойдемте, — И Драгутин повел его в соседний с «офицерским залом» кабинет и усадил за накрытый стол.
Алексей знал, что, несмотря на запрет, в югославской армии — в офицерском составе — наметились еще в начале века два течения. Высшие чины входили в тайный союз под названием «Белая рука». Объединившись с некоторыми правыми политическими деятелями, они поддерживали короля Александра вне зависимости от того, какую политику он вел и какую поддерживал дворцовую камарилью. Союз «Черная рука», или «Воссоединение или смерть!», душой которого был в свое время Димитриевич, знаменитый Апис, который с группой молодых офицеров возвел в 1903 году на престол короля Петра Карагеоргиевича. Апис, организовавший убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, Апис, выкравший план австро-венгерского наступления на Сербию, — такой Апис импонировал и сейчас молодым офицерам-сербам. Апис был расстрелян с санкции Александра, сына короля Петра, и союз распался. Однако в умах молодого офицерства идея югославской «твердыни» никогда не угасала. Они понимали, что агрессивные действия оси Германия — Италия — Япония серьезно угрожают Сербии, компромиссная политика принца Павла глубоко возмущала югославских военных.
Кое-кто из младших офицеров вошел в контакт с КПЮ[7], а некоторые даже вступили в ряды этой партии.
Хованский сел за стол возле заделанного фанерой и заклеенного обоями оконца, служившего, видимо, раньше для подачи гостям блюд из кухни. Напротив устроился Драгутин и, ткнув пальцем в сторону ниши, вполголоса сказал:
— Послушаем, зачем нас пригласил сюда Аркаша.
— Все время так было? — поглядывая на нишу, спросил Алексей.
— Нет. Тут обычно висит ковер. Вон он в углу.
Из соседнего зала доносились громкие голоса. Потом кто-то шикнул и, когда все умолкли, объявил:
— Сейчас выступит капитан Джордже Шантич.
— Господа! — громким басом подавляя шум, начал Шантич. — Вспомните чреватый для Югославии тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Демонстрации в связи с приездами к нам министров иностранных дел, сначала итальянца Чиано, потом немца Нейрата; демонстрации протеста в связи с подписанием конкордата[8] и с отравлением патриарха Варнавы
