произнесла:
— Центр рекомендует вместо Чегодова срочно подготовить и послать кого-либо из завербованных энтээсовцев в Кишинев и в Черновицы. На днях Бессарабия и Буковина, верней ее северная часть, войдут в состав Украинской ССР…
— Я сделаю все возможное, но предупреждаю, что послать туда двух человек практически невозможно да и нецелесообразно. Продолжаю настаивать на связи с Чегодовым, он не предатель, и к тому же под его надзором будут и типография «Льдина», и радиостанция, которую энтээсовцы собираются направить в Бессарабию.
— «Льдина» дрейфует, сейчас она на вилле сотрудника военного атташе Японии в Бухаресте. Румынские власти во избежание недоразумений запрещают ее ввозить в Бессарабию. И кормят Околова «завтраками».
— Типографию хотят спасти, понимают, что нацмальчикам так или иначе ее не уберечь от «всевидящего ока Москвы»! Кстати, «Национально-трудовой союз нового поколения» начинает интересовать немцев все больше, а когда гитлеровцы приберут организацию к своим рукам, тягаться с такими прожженными шефами разведок, как Канарис, Шелленберг, Гиммлер, Риббентроп, Розенберг, нам будет значительно трудней.
Хованский чокнулся бокалом о бокал грузинки и отпил вина.
— Дуракам в разведке делать нечего. — Грузинка насмешливо вскинула густые брови. — Японцы да и поляки тоже не лыком шиты. Околов неглуп. Мы пробовали уже не раз, не идет на крючок! Но сестру его, Ксению, завербовали…
— Ну, я не очень верю в ее искренность! — поморщился Хованский.
— Почему, генацвале? — Собеседница сузила глаза. — Ксения сама рассказала о своей встрече с братом. Она сообщила нам, что мать получает из-за границы от сына письма, причем их опускают в Витебске, а это значит, что у Георгия Сергеевича там свой резидент. Если резидент из Югославии, то это уже ваше упущение! Поищите получше… Необходимо разоблачить!…
— Вы это серьезно? — настороженным шепотом произнес Алексей.
— Все, что я говорю, согласовано с товарищем «Графом»! Ясно?
«Откуда у нее такая самонадеянность? Такой безапелляционный апломб? Если Сергеев такой же, как мадам, то, конечно, с Чегодовым у него ничего не вышло! Неужели там разучились понимать людей? Что это? Их безнаказанность? Ожесточенность в борьбе с истинными и мнимыми врагами или навязанное сверху недоверие? А может быть, внутренняя мобилизованность, так нам всем необходимая накануне грозных событий — войны?» Алексей, пристально глядя грузинке в глаза, тихо отчеканил:
— Мы все виноваты, что у нас на Родине орудуют резиденты иностранных разведок. Я не имею возможности посылать с каждой партией в школу Околову своего человека. Допускаю: кое-кто из энтээсовцев проник на территорию СССР. Все предвидеть невозможно. Страшнее то, что Байдалаков не прочь сотрудничать с немцами. Германия готова к войне с нами! Не сомневаюсь: нам с нею предстоит схватка, и жесточайшая. А там у вас слишком предвзятое мнение об эмиграции. Это ошибка!… При разумной политике из здешних «беляков» можно создать могучую «пятую колонну».
— Вы увлекаетесь, Алексей Алексеевич! Белая эмиграция к нам враждебна. — Острый взгляд собеседницы был строг и властен.
— Они по-своему любят свою «святую Русь» и теперь, после захвата немцами Польши, понимают, какая страшная угроза нависла над нашей Родиной. Они ведь читали «Майн кампф»; многим стало ясно, что это не маниакальный бред, а программа действий для немцев. Русские, по мнению Гитлера и его клики, неполноценная раса, они подлежат уничтожению. Когда вспыхнет война, а она начнется, видимо, очень скоро, многие белоэмигранты станут помогать нам. Поверьте мне, из них можно сколотить диверсионные, разведывательные отряды и боевые единицы сопротивления немцам во всей Европе.
Женщина покачала головой:
— Группы Сопротивления? Организации Сопротивления? — И вдруг распрямилась в удивлении: — Я доложу об этом самому высокому начальству! — И зоркие глаза ее уже по-новому разглядывали Хованского.
— Эмигранты многими узами связаны со средой, в которой живут, — продолжал Алексей. — Многие из них воевали, есть интеллигенты, способные восстановить местное окружение против оккупантов и, в свою очередь, оккупантов против населения. Российские беженцы рассеялись по всей Европе, сидят в каждой щели. Нам бы чуть-чуть изменить к ним отношение. А разведка…
— Генацвале, нашей разведкой в Германии, должна вам сказать по секрету, заинтересовался сам Иосиф Виссарионович: ему нужно взять реванш за свои промахи в оценке гитлеровской дезинформации…
Она замолчала, ожидая, пока кельнер уберет тарелки и поставит жаркое, а как только тот удалился, в голосе ее зазвучали доверительные нотки:
— Наш разведчик «Радо», с которым вы связаны через резидента в Гамбурге, наладил близкий контакт с полковником Генштаба бывшей кайзеровской армии Германии, неким Рудольфом Рассером, который живет ныне в Швейцарии в Люцерне. Он ненавидит Гитлера и всю его свору. Рассер близок с некоторыми генералами в ставке фюрера, категорически несогласными с политикой Третьего рейха. Эти генералы и сообщили о дате нападения на Польшу («Белый план»), О вторжении в Норвегию («Белый медведь»), в Люксембург и Францию («Желтый медведь»); в Бельгию и Голландию. Их сведения в основном точны. Имей это в виду, держи в памяти на всякий случай. Гитлер в ближайшие два года войны с Советским Союзом не начнет. Таково мнение.
Хованский вздохнул:
— Ох, в это не верится. У меня впечатление другое: немцы убедятся, что Балканы им не угрожают с тыла, и тотчас ринутся на Советский Союз. Фашизм может жить только разбоем. Это мое убеждение… Но оставим это, у нас еще немало вопросов!
Просидели они с добрый час и, казалось, обговорили все. Грузинка, которая назвалась Латаврой, сбросив с себя нарочитую сухость, исподволь, в завуалированной форме растолковывала ему обо всем происходящем на Родине. Объяснила сложную обстановку внутри страны, трактовку внешних политических событий, задачи, стоящие перед разведкой, коснулась характера «Графа», то есть непосредственного начальника Хованского, поделилась с ним последними данными о работе абвера, согласно которым внимание Канариса нацелено на Югославию.
Вставая из-за стола, они поняли, что расставаться им не хочется, и, когда Алексей, проводив ее до ближайшей улицы Каплара, остановился, она невольно попросила:
— Пройдемте еще немного. — Нежно взяла его под руку, но тут же остановилась, оглянулась: — Вам нельзя! Прощайте и берегите себя! — И скоро ее легкая, стройная фигурка уже удалялась в проулок.
— До свидания! — бросил ей вслед Хованский, а про себя прошептал: «Прощай!»
С щемящим чувством безнадежности он медленно зашагал в сторону Калемегдана, уселся на свою любимую скамью, где когда-то в ожидании встречи с Абросимовичем любовался раскинувшейся равниной, пурпуром догорающей зари и ее отблесками на широкой глади вод Савы и Дуная, железными громадами мостов и думал о том, что грядут новые времена, приходят иные, молодые люди и предстоят трудные дела. «Ах, как много недоверия и страха. Латавра милая, чуткая, сердечная женщина, но и она с излишним недоверием смотрит на завербованных мною людей: 'Держите их в руках!', 'Припугните! Нечего с ними цацкаться!' Не таковы ведь были принципы Дзержинского! Как она не понимает, что нельзя так с ними! Чегодов и другие — это не 'агенты', а мои друзья, хорошие люди. Чегодов честен, надежней каменного моста! И вот чем-то не угодил…»
Накануне отъезда Чегодова в Румынию Хованский много раз беседовал с ним. Олегу предстояло организовать в Кишиневе выпуск антисоветской литературы и переправку ее через границу в СССР, а также руководить радиопередачами на советских граждан. Одновременно по заданию Хованского Олег должен был связаться с советским разведчиком и выполнять его задания. Жора Черемисов рассказывал о проводах группы Околова, в которой был и Чегодов, о келейной встрече в ресторане на Дунайском вокзале, на котором присутствовало все исполбюро НТСНП; о речи Георгиевского, призывающего наводить идеологические мосты с Россией; крокодиловых слезах Байдалакова при посадке в вагон… Столько было работы с Олегом, и на тебе! — неужели все пропало?…
