католическую веру».
«Министр внутренних дел Хорватии Андрия Артукович издал приказ, согласно которому 'сербам, евреям, цыганам и собакам запрещен вход в парки Загреба, рестораны и общественный транспорт'».
И тут же была приписка чернилами: «В Глине, на Бании 1260 крестьян было согнано в православную церковь и сожжено. За два с половиной месяца убито около 200 тысяч сербов.
27 июля 1941 г.».
Розумек положил папку обратно и взял другую. На ее корешке написано: «Степинац Алойзе — архиепископ хорватский».
Папка была толстая, это подробнейшее досье о рождении, жизни и деятельности Степинаца, страниц на четыреста. Перелистав ее бегло, Розумек наткнулся на вклеенную газетную вырезку от 25 июня 1941 года. Обращение епископа к народу Хорватии начиналось так: «Миряне! Поскольку жиды распускают зловредные слухи…»
Пронзительно зазвонил телефон. Розумек вздрогнул, сунул папку в шкаф и, подойдя к столу, взялся за трубку.
— Алло! Розумек!
— Алло! Докладывает Миливой Рачич из Рибно! Господин гауптштурмфюрер, несмотря на все наши старания, русский летчик не признается ни в чем. Очень озлоблен, мне плюнул в лицо, Булина ударил ногой в пах, пришлось отправить в больницу…
— Так ему и надо! А вы, Рачич, не умеете вести допросы. Если ничего не выходит, то закругляйтесь… Алло! — В трубке что-то затрещало. — Закругляйтесь с ним, я вечером приеду и допрошу сам… Алло, алло!
— На проводе Берлин, ответьте Берлину! — прозвучал далекий, женский голос.
— Гауптштурмфюрер СС Розумек слушает! — рявкнул в трубку шеф гестапо Бледа.
— Здравствуй, мой дорогой Гельмут! — раздался, чуть хрипловатый голос Мюллера.
— Цу бефел, группенфюрер! Хайль Гитлер!
— К тебе сегодня вылетают три наших ученых-физика. Устрой их комфортабельно. Это нужные нам люди, но пусть они поменьше общаются с вашими словаками.
— Яволь, группенфюрер!
— Какая у вас там погода?
— Пасмурно, группенфюрер, в горах выпал снег.
— Будь здоров, дорогой! Похоже, что всюду будет суровая зима. Хайль!
— Хайль Гитлер, герр группенфюрер! — заорал Розумек, но из трубки уже раздавались короткие гудки, и он бережно положил ее на рычаг. И снова ее поднял.
— Фрейлейн, соедините меня с отелем «Топлица»! Благодарю вас! Директора мне, это говорит Розумек… Господин Фогель, подготовьте три хороших номера на втором этаже, с балконами. Что? — Он взглянул на часы. — Гости приедут около шести вечера. Не надо прописывать… Хайль!
«Идиот Рачич, не может 'расколоть' русского. Черт бы их драл, этих русских! Если мы с ними не справимся до холодов, не будь я Гельмутом Розумеком, война затянется. Поеду завтра утром в Рибно, сегодня уже не успею. Тейфельарбейт! — Шеф бледского гестапо задумался: — А может, этот Попов не виноват? И никакой не коммунист? Может, Булин наврал?…».
На 14 октября была назначена облава на партизан. Значительная группа во главе с патером Йожи сосредоточилась в этот день на горе Стргаоник. Розумек решил отправиться в Рибно на другой день вечером, но так, чтобы прибыть туда засветло.
Аркадий Попов мог быть весьма полезен, он, по-видимому, связан с партизанами и если развяжет язык, то у следствия появятся козыри против группы патера Йожи.
Рибно — большой поселок у подошвы Стргаоника, вытянутый вдоль дороги до крутого берега Бохинской Савы: церковь, школа, неизменная кафана, бакалейная лавка — типичное словенское селение. Неподалеку от церкви, уже окутанной вечерними сумерками, шофер включил фары.
— Впереди вооруженные люди, господин гауптштурмфюрер! — оборачиваясь, проговорил водитель и подтолкнул задремавшего гестаповца.
Розумек узнал командира усташского отряда Рачича. С ним было несколько солдат. Двое из них держали на плече лопаты. Гауптштурмфюрер остановил машину и вышел. Небрежно козырнув, он сунул два пальца вытянувшемуся в стойке «смирно» Рачичу:
— Сервус! Как дела?
— Готовимся к завтрашней облаве на партизан, господин гауптштурмфюрер. Мы покончим с этим отрядом! — и обвел указательным пальцем сторону, где виднелись постройки поселка.
— Партизаны все еще там, на горе? — И Розумек кивнул в сторону темного Стргаоника.
Рачич замялся, беспомощно поглядел на стоявшего рядом высокого человека в жандармской шинели и пробормотал:
— Точных сведений у нас нет. Я посылал на разведку двух солдат, но они не вернулись до сих пор. Ждем…
— Ждете? Тейфельарбейт! — Розумек вытаращил на него свои «пивные» глаза. — А что с русским? Какие он дал показания?
— Так до конца не сказал ни слова!
— До какого конца? Вы убили его?
— Согласно вашему распоряжению, господин гауптштурмфюрер… Вы приказали «закругляться с ним», вот мы и…
— Тейфель! Я сказал, сам допрошу!
— Я слышал «закругляйтесь с ним», потом разговор прервался. Мы над ним поработали как могли, он уверял, что ничего о партизанах не знает, а потом совсем замолчал, вот мы и…
— Убили?
— Нет, поставили его к стенке и стреляли мимо, потом положили в гроб. В церкви лежал покойник, мы его выбросили и затолкали в него русского. Грозили ему, что закопаем живьем, если не сознается. Забили крышку гроба и снова грозили ему, но он ни в чем не сознавался, и мы сбросили гроб в могилу. Могила была уже выкопана для другого покойника. Мы спрашивали его в могиле: «Скажешь про партизан?» Он молчал. Они, — Рачич большим пальцем указал на стоявших с лопатами людей, — его и закопали.
— Закопали? И ничего не сказал? Невероятно! Унмёглих! А может, он и не знал о партизанах? Ему не в чем было сознаваться?! А летчик мог бы вам еще пригодиться!
— Да он, наверно, еще живой, — осторожно заметил высокий в жандармской шинели.
— Если он факир! — резюмировал, посмеиваясь, помощник Рачича.
— Наверняка еще живой! Он ведь настоящий дьявол! Такой из могилы выберется! — выругался стоявший с лопатой на плече коренастый усташ.
— Глупости, он уже задохнулся, господин гауптштурмфюрер.
«Рачич хитрит, наверно, врет, что живьем закопали», — подумал Розумек, — отрубил голову, а уверяет, будто живьем закопал. Усташи так практикуют частенько».
— Откопать, да побыстрей! — рявкнул гауптштурмфюрер, увидев, что все странно переглядываются. — Лос!
Рядом с церковью, за оградой, стояла часовня, дальше чернели кресты погоста. Спустя минуту- другую они подошли к полузасыпанной могиле.
— Ты, Жацо, сказал, что он еще живой, ты и начинай копать, — приказал Рачич. — И ты, Войо, тоже! — Он ткнул пальцем в сторону усташа с лопатой на плече.
Жацо спрыгнул вниз и принялся неторопливо разбрасывать землю. Войо с лопатой копнул раз, копнул другой и, отложив лопату, обратился к стоявшим наверху:
— Могила не очень глубокая!
— Ребята, принесите-ка мне крест, чтоб покрепче был, а то провозимся. А ты, Жацо, копай вот тут! И поглубже.
Вскоре притащили большой деревянный крест, сунули в ямку выкопанную у изголовья, и пользуясь им как рычагом, навалились, чтобы гроб поставить на попа. Крышку тут же оторвали, она отлетела, а вслед за
