— Ну что ж… И это дело, — пряча улыбку, сказал Ватутин. — Только не мешкайте… Потом трудно будет вам на волах… от Красной Армии уходить.
А Хрущев подозвал Строкача, и между ними пошел такой разговор:
— Отработали задание на рейд?
— В ЦК, у Демьяна Сергеевича.
— Хорошо. Я посмотрю.
— Можно вручить командиру?
— В опечатанном конверте…
Находясь уже далеко во вражеском тылу, не раз вспоминал я эту знаменательную встречу. Особенно ярко вспыхнула она в памяти пятого февраля 1944 года, когда разведка донесла о том, что ударом двух кавалерийских корпусов, обошедших левый фланг четвертой танковой армии немцев, Первый Украинский фронт с ходу занял Ровно и Луцк. Я рассказал тогда партизанским командирам, как сияли догадкой глаза Хрущева и Ватутина. Но силой воли или по долголетней привычке к самодисциплине Ватутин первым потушил это сияние.
Он подошел к столу и под одним–единственным словом, решавшим многое в успехе предстоящего нам партизанского рейда, — под словом «Утверждаю» — поставил свою четкую подпись.
2
Еще до вызова в штаб фронта я успел мимоходом, в столовой партизанского штаба, перекинуться несколькими словами с Ковпаком и Сабуровым. Весь их вид — маузеры, колотившие по подколенкам, генеральские бриджи партизанского пошива, походка, энергичные голоса, — все говорило, что они еще там, где гремела народная война. На меня вновь пахнуло нравами и обстановкой партизанской жизни.
Сидя в штабной столовой и изредка поглядывая на своего партизанского учителя, я невольно думал: «Вместе с Васей Войцеховичем мы вывели из Горного рейда самую крупную группу и явились с нею к Ковпаку. Это так… Но как сейчас отнесется он к передаче командования? Во всяком случае, настроение у деда воинственное». Ковпак разговаривал со мной ласково, шутливо, но деловых тем избегал. Только поглаживал таинственно усы и бородку. Он весь еще был полон впечатлений от недавно проведенной им Олевской операции. Хлопцы на прощание обрадовали старика, четко и смело выполнив его лихой замысел по разгрому железнодорожной станции Олевск. На станции стояло несколько вагонов с артиллерийскими снарядами. Кроме того, там скопилось несколько эшелонов награбленного гитлеровцами продовольствия, скота, станков, машин и прочего добра, вплоть до нескольких киевских трамваев. Все это гитлеровцы волокли к себе в Германию.
Когда станция была уже захвачена, подошел бронепоезд противника. От снаряда или от пули партизанской бронебойки, угодившей прямо в один из вагонов с порохом, раздались оглушительные взрывы. Загорелся эшелон с боеприпасами, и партизанам пришлось спешно отходить. Вокруг станции на полкилометра летали осколки взрывавшихся снарядов и авиабомб. Опережая партизан, улепетывало и немецкое подкрепление…
Рассказывая об Олевской операции, Ковпак бегал по тесной столовой. Он немного бравировал, да ему и действительно было чем похвалиться[1]. Мои попытки повернуть разговор в будущее успеха не имели: дед сразу смолкал и только ухмылялся. Я вынужден был уступить, так как знал его натуру: если уж он не хотел чего сказать, то из него и клещами не вытянешь слова.
Пока генералы балагурили между собой, я думал о своем.
— Ты что скучный такой? — спросил Сабуров, заканчивая обед.
— Да так… Разлучает вот меня военная судьба с теми, с кем ходил в горы, бродил по Полесью и Днепровскому правобережью.
— Ну, что поделаешь. Служба все–таки. Война. Зато выходишь в самостоятельные командиры. Хватит тебе в пристяжке ходить… На Карпатах, говорят, отличился… — сочувственно отозвался Сабуров, с улыбкой поглядывая на деда. — Пора и своей головой работать, принимать самостоятельные решения и выполнять их.
В этот момент в столовую зашел связной:
— Подполковника Вершигору просят срочно в штаб к генералу Строкачу.
* * *
Начальник партизанского штаба стоял у стола, подчеркивая этим официальность беседы. Он молча протянул мне документ. Это было решение о предоставлении Ковпаку длительного отпуска для лечения и отдыха.
Вторым документом был приказ Украинского штаба партизанского движения о назначении меня командиром соединения. И дальше ставились конкретные задачи.
— Ковпак знает о моем назначении? — тревожно спросил я.
— Не только знает, но и первый предложил твою кандидатуру. Познакомься со второй частью приказа и распишись.
Помню одно — не было ни минуты колебания. Даже то, что задача соединению была уже поставлена и, видимо, разрабатывалась по устаревшим данным без учета изменившейся обстановки, как–то мало смущало. Самым важным казалось побыстрее добраться до своей братвы, увидеться, посоветоваться с разведчиками.
Я сразу же попросил у Строкача разрешения радировать начальнику штаба соединения Васе Войцеховичу несколько слов: «Срочно высылай через Овруч подводы».
Через несколько часов пришел ответ: «Высылаем сто пар быков и пять тысяч мобилизованных в армию».
Показал шифровку Ковпаку:
— Не понимаю я, Сидор Артемович, что это за мобилизованные…
Дед расхохотался:
— Ось видишь — не был дома больше месяца и вже оторвался. Это наши хлопцы, чтобы не сидеть сложа руки, как только нащупали овручскую дырку во фронте, сразу мобилизацию объявили…
— Партизаны ведь — дело добровольное…
— Так то партизаны… А мобилизованные едут не в партизаны, а в армию. Мы уже не одну неделю локтевую связь держим с той самой гвардейской дивизией, что от Курской дуги через Десну, Днепр, Припять без передышки наступала. Ну, и выдохлась дивизия. Один только номер, да штаб, да полковые знамена, да техника. А солдат–стрелков — полсотни на батальон. Все у них расчеты на пополнение. Вот мы и провели мобилизацию. Почти на сто километров вперед и на две — три недели раньше изгнания оккупантов. Пускай мобилизованные потом сами свои села освобождают… Командование дивизии знаешь как благодарно за выручку! Ты не зевай там. Патронов тоби могут подкинуть.
Уже вторые сутки мы почти не выходили из штаба. Ковпак деятельно и придирчиво следил за всеми приготовлениями. Хотя он и считался в отпуску после ранения, однако ни за что не хотел уезжать в санаторий, пока мы не отбудем в тыл врага. Дед, видимо, не мог иначе. Формальная передача дел — это одно, а отеческая забота о своих партизанах — другое. Она поважнее соблюдения формальностей. Кроме того, мы видели, что Ковпаку искренне жаль расставаться со своими хлопцами, с которыми провоевал более двух лет и прошагал всю Украину — от Путивля до Карпат.
На третий день нас обоих вызвали к генералу Строкачу.
— Ну, командир, готов? Когда отбываешь?
— Мы–то готовы… Да вот пушки держат… Никак не получим, — ответил я.
Генерал взялся за трубку телефона:
— В чем дело? Почему не отпускаете пушки для соединения Вершигоры? Есть же приказ командующего… Наряды? Какие наряды? Зайдите ко мне со всей документацией.
Через две — три минуты начальник снабжения штаба явился к генералу:
— Майор Новаковский. По вашему приказанию… Вот наряды на артиллерию…
— Покажите, — сказал генерал.
