Матющенко.
Я удивился:
— Это почему же такое?
— Да он такой же хитрый, как и тот, Матющенко, — ответил Войцехович.
— Садись, Брайко! — И я пододвинул табурет к самым своим коленям. Заглядывая прямо в глаза шустрого, всегда готового к бою комбата, спросил: — Как люди, устали?
— Есть малость.
— А лошади?
— Еще больше…
— Сани заменили на телеги?
Войцехович бегло посмотрел в какую–то ведомость и ответил за Брайко:
— Наш Петро всякий приказ выполняет быстро. Конечно, заменил.
Я задумался, поглядывая то на карту, то на Брайко. Комбат неспокойно заерзал на табурете, всем своим видом как бы говоря: «Ну что тянешь? Говори уж!»
Я хлопнул его рукой по колену и сказал:
— Есть дело. Надо провести одну трудную диверсию. Мы решили поручить ее тебе. Как ты думаешь? А?
— Я готов, — сказал комбат вставая.
— Сиди, сиди. Если готов — хорошо. Давай поближе к карте.
Три головы склонились над картой. Еще раз пристально заглядываю комбату в глаза, проверяю, не робеет ли:
— Смотри сюда, в район Дубно — Львов. Здесь под ударами наших войск немцы быстро отходят на запад. Одновременно ими предпринимаются усилия задержать успешное наступление Красной Армии на севере к Ковелю. Значит, с запада в этот район должно беспрерывно идти подкрепление. А удирая, они увозят в Германию награбленное добро. Так вот, сегодня в пятнадцать часов без обоза и хозчасти, только с боевыми силами батальона, выходите в район Буды. Прибыть туда надо пятого февраля. В ночь на шестое тремя диверсионными группами на участке Рудня — Дубно пустить под откос не менее трех эшелонов. Кроме того, на железной и шоссейной дорогах поставить семь — восемь фугасов замедленного действия. Срок замедления не более как на пять суток. Треба вывести из строя весь этот участок дороги. В ночь на седьмое переберитесь в район хутора Сытенки и повторите то же самое на перегоне Радзивилов — Рудня. Понятно?
— Понял, товарищ командир.
— Обратный маршрут тебе укажет начальник штаба. Вернуться не позднее десятого февраля. Не опаздывай. Уйдем на запад… Для выполнения задачи батальону придается группа минеров во главе с капитаном Кальницким. С ними полтонны взрывчатки.
Еще раз мы все вместе смотрим на карту, разглядываем черные и красные полосы коммуникаций и словно видим там бегущие на восток поезда с танками, представляем, как через несколько дней все это будет грохотать, ломаться, грудой лома лететь под откос.
— Вопросы есть? — обращаюсь я к Брайко, перед тем как отпустить его.
— Есть. Где сейчас, хотя бы приблизительно, проходит линия фронта?
«Ах, если бы я сам знал, где она!» — думаю про себя, а вслух отвечаю:
— Точными данными сегодня не располагаю. Но примерно мы оторвались от своей армии километров на сто — сто пятьдесят. Так вот, веди разведку и на восток. Ты же не первый год в партизанах воюешь. Должен знать, что в партизанской войне наперед всего спланировать и предусмотреть невозможно. Поэтому и посылаю тебя. Надеюсь на твою инициативу, решительность и быстроту. А главное, конечно, на хитрость, уважаемый Федот Данилович, — шуткой закончил я постановку задачи. — Ну, ни пуха тебе, ни пера.
Через два часа облегченный батальон Брайко стремительно двинулся на юг — резать Львовскую коммуникацию.
26
Ночью отползла километров на десять к югу и тяжелая махина обозов всего нашего соединения.
Тут мы узнали о повальном бегстве оккупантов из Луцка.
Вечером Миша Андросов влетел в штаб со сводкой Совинформбюро, наспех записанной карандашом на клочке бумаги. Взволнованно, немного заикаясь, он стал читать. Прочитав фразу «наши войска освободили города Луцк и Ровно», торжествующе взглянул на всех нас и хотел продолжать дальше, но Мыкола Солдатенко остановил его:
— Почекай, почекай, комсомол. Не торопись… А ну, давай еще раз сначала, и громко. И не заикайся так.
Миша стал читать нараспев. Теперь у него получалось значительно лучше. На его голос в дверях показались головы связных, коменданта штаба Дудника. Солдатенко молча, не перебивая чтения, широким жестом пригласил всех зайти в хату. Через порог переступали люди в кованых немецких сапогах и ботинках на двойной подошве с металлическими шляпками гвоздей, в украинских юфтовых чоботах и кирзовых солдатских сапогах. На цыпочках, чтобы не скрипеть, они отходили в глубь хаты, пропуская вперед тех, кто в валенках, обшитых сыромятной свиной кожей с шерстью наружу, либо в лаптях. Даже часовой у входа в штаб, нарушая инструкцию, топтался в сенях, вытягивая шею, чтобы услышать новость, не только радовавшую наши сердца, но и имевшую прямое, скажем по–военному, оперативно–тактическое отношение к боевым делам соединения. А значит, и к самой нашей жизни!
Пришлось Андросову читать сводку в третий раз.
Слушали по–прежнему молча, каждый прикидывал что–то свое, заветное, глубоко личное… Слушали и мы, командиры, хотя уже, кажется, запомнили наизусть немногие строки сообщения. Перед моими глазами всплывали контуры фронтовой карты, мысль рисовала ярко–красные мощные стрелы, нацеленные с севера, из лесных массивов, откуда и мы две недели назад вырвались на юг. Эти стрелы сливались в моем воображении в одну, острие которой направлено сюда, на Львов. И мы на самом острие этой стрелы! Партизанское острие — тоненькое, хрупкое, а вслед за ним мощные кавкорпуса, а за конниками — армейская пехота. Впереди же нас самих тонкой иглой пробирается к артериям врага батальон Пети Брайко.
Начальник штаба уже успел расстелить на столе нужный лист карты.
— Ну, конечно же, на Львов!
— А на полдороге — Горохов! Ось вин самый…
— Правильно бьет Ватутин. Прямо под дыхало, — говорит наш кавалерист Саша Ленкин. — А то болтают — кавалерия против Гитлера не годится! Смотря где и смотря какая!
— Погоди, Усач! Давай, комсомол, читай сначала, в четвертый раз…
И снова громко звучит уже немного осипший от натуги, чуть–чуть заикающийся голос. А мы слушаем и не слушаем. Снова рисуются перед глазами картины — такие четкие, ясные. И уже не голос нашего комсомольского вожака Андросова, а ясно слышен другой, знакомый мне, задумчивый голос командующего фронтом: «Надо подсказать… чтобы побольше изучали военную историю…»
Громкий хохот прерывает на миг мои мысли. Задумавшись, я прослушал чью–то удачную шутку, над которой все смеются. Понимаю, что это смеются наши хлопцы, но почти галлюцинирующее воображение рисует другое — смеется Ватутин, а затем, сразу посерьезнев, говорит: «Припять всегда разрезала фронт на северный и южный участки». На это отзывается другой голос — Хрущева: «И в двадцатом году такая же картина. Ее не учли и поставили Первую Конную…» И снова голос Ватутина: «Верно, верно, кавалерия, ну конечно же, здесь кавалерия».
А потом сразу явь:
— Спасибо Красной Армии! — говорит кто–то из партизан.
— Спасибо–то спасибо, — сухо отзывается начштаба, — но мы чем ответим на это? Опять Красная Армия нам на пятки наступает. Думали — вырвались вперед на сотни километров, а она снова тут как
