концов, есть та самая непредсказуемая Случайность, которую вы отождествляете с Богом!
— Ах, друг мой, уничтожить Судью очень трудно. Вы сами могли в этом убедиться. Опыт, дальновидность, умение читать в сердцах и сугубая осторожность оберегают нас от случайностей. А ещё есть лекарство, о котором я вам уже говорил. По древней традиции оно называется «эликсиром бессмертия», хотя на самом деле никакого бессмертия, конечно, не обеспечивает, а лишь помогает тканям самовосстанавливаться. Судья принимает порцию «эликсира бессмертия» раз в десять лет и не имеет права уклоняться от этой обязанности, пока не сыщет себе Преемника.
— Стало быть, найдя Преемника, Судья перестаёт подпитывать своё тело? И что тогда?
— Большинство предпочитает умереть, тихо угаснуть. Жизнь Судьи так продолжительна, что превращается в тяжкую обузу. Всё становится неинтересно, ничего не хочется. Хочется лишь одного —
— Сколько ж всё-таки живёт Судья?
— По-разному. Один из Судей библейского периода искал Преемника четыре с половиной столетия, а потом ещё пятьдесят лет его воспитывал. Однако служение редко длится больше двухсот лет. Усталость от жизни накапливается у нас к тому же возрасту, что у обычных людей — годам к восьмидесяти. Но чувство долга и сознание важности своей миссии продлевают активный возраст вдвое или втрое. После этого стремление уйти делается необоримым. Расцвет Судьи, то есть идеальное сочетание чувственного покоя и мудрости, начинается на исходе первого столетия жизни. Но горе тому Судье, кто не смог подыскать себе Преемника к концу второго века существования. Редко кому везёт, как мне с вами. Вы, можно сказать, свалились мне с неба. А ведь у меня есть целая сеть специально обученных Помощников, которые неустанно ищут кандидатов по всему свету. Находят, доставляют ко мне — но всё не то, не то… Вот уже двадцать лет, как я одинок. И вдруг встречаю вас — на краю света, в далёкой России!
— Так у вас уже был Преемник.
— Был. И превосходный. Но слишком молодой, почти как вы. Это огромный недостаток. Мой дорогой мальчик слишком увлёкся идеей всеобщей справедливости. Это привело его на гильотину… Если б его расстреляли, повесили, посадили на кол, я мог бы его оживить! Но против отсечения головы «эликсир бессмертия» не защита… Мозг, не питаясь кровью, быстро умирает. Ах, если б я умел пришивать голову к иному телу! Но это, увы, невозможно…
— Раз ваш друг погиб на гильотине, значит, двадцать лет назад вы уже жили во Франции. Разве не должен Судья следить за всем миром? Почему вдруг такое предпочтение одной стране?
— Потому что с 1789 года Франция стала самым важным местом на земле. Теперь этот период заканчивается, и я перемещусь в иную точку планеты. Видимо, в испанскую Америку, где грядут великие события… Судье, так или иначе, приходится менять имя и место проживания каждые 20–30 лет. Иначе окружающим начинает казаться странным, что он не стареет.
— Расскажите мне про ваших предшественников! Ведь получается, что это они, а вовсе не монархи, определяли ход истории!
— Да. Путь, которым движется человечество, во многом зависит от личности Судьи. Все они были яркими людьми, с неповторимыми особенностями, со своими убеждениями и пристрастиями. Разумеется, каждый из них был осторожен, бескорыстен и мудр, но при таких возможностях и такой власти любая деталь характера, даже самая мелкая, влечёт за собою гигантские последствия. В эпохи, когда Судьёй делался человек более темпераментный, движение истории ускорялось. Создавались и рушились империи, происходили научные открытия, разрабатывались новые законы. Данные о Судьях античности туманны, ибо у нас не принято делать записи. Мой предшественник рассказал мне всё, что знал, а ему, в свою очередь, о прежних Судьях поведал его учитель. С течением столетий память искажается, смешивается с легендами. В обычных семьях худо-бедно помнят о прадедах, но о более отдалённых предках обычно рассказывают небылицы. Так и у нас. Я могу ручаться за относительную достоверность сведений лишь о пяти последних Судьях. Причём о своём «пра-пра-прадеде» я знаю лишь, что он жил с седьмого по девятый век, в эпоху краха романской цивилизации и кризиса раннего христианства. Этот Судья верил, что свет воссияет человечеству с Востока, и потому его называют «Ориентофил». Он дал толчок развитию новой всечеловеческой религии — Ислама, однако терпимость и гуманность первых мусульманских вероучителей вскоре сменились воинственностью и завоевательным пылом. Пав духом и разуверившись в себе, Ориентофил решил, что истину следует искать ещё дальше на Востоке. Он отыскал себе Преемника в Китае.
То был необычайно флегматичный человек, считавший, что всякое волевое усилие пагубно, Добро и Зло равно благотворны, а подгонять развитие человечества — всё равно, что подгонять рост дерева. Мой «пра-прадед» правил миром дольше, чем кто бы то ни было, целых триста лет. Впрочем, слово «правил» здесь вряд ли уместно. Этот Судья (его прозвище Даос) ни во что не вмешивался. Он культивировал новые сорта чая и беседовал с немногими избранными учениками. Ни разу не покинул Даос родного Китая и никогда не применял «эликсира власти». В Китае до сих пор ходят легенды о старце Те Гуанцзы, будто бы открывшем секрет вечной жизни.
Но в Преемники он почему-то выбрал Ветродуя, человека чрезвычайно деятельного. Ветродуй, мой «прадед», немедленно раздул мощный смерч, обрушившийся с Востока на Запад. Имя смерча было Чингизхан — великий преобразователь, мечтавший создать всемирную империю, где прекрасная девушка, несущая золотое блюдо, могла бы дойти хоть до края земли, сохранив и блюдо, и невинность. Как мы знаем, из этого замысла ничего не вышло, однако монгольское нашествие подстегнуло ход всей истории. Ветродуй в Судьях продержался недолго и уступил место Преемнику столь же непоседливому, но менее бурливому.
Его прозвище — Мореплаватель. Он был одержим идеей освоения всей планеты Земля. Судьи давно уже знали, что где-то по ту сторону Атлантики находится огромный континент, существующий сам по себе. Однако никто из предшественников моего «деда» не горел желанием расширить зону своей ответственности, и без того огромной. Мореплаватель же вообразил, что человечество столь далеко от совершенства из-за своей необъединённости. Благодаря «деду», побудившему европейских правителей исследовать заморские земли, бремя Судьи изрядно возросло, а долгие путешествия сделались неотъемлемой частью нашего служения. Гармонии же открытие Нового Света человечеству не прибавило.
Именно поиском гармонии — но не географической, а внутренней — был озабочен мой любимый учитель, или, если угодно, «отец». Он хотел, чтобы следующие поколения Судей звали его Художником. Нет, сам он не был художником, но свято верил, что расцвет искусств повлечёт за собою смягчение нравов, развитие вкуса и поднимет людской род на более высокую ступень развития. Это ему обязаны мы Ренессансом, зарождением идей гуманизма и зачатков веротерпимости. Художник прослужил на своём посту двести лет, и я считаю его величайшим из предшественников. Я очень любил этого человека и был бы счастлив, если б мой Преемник вспоминал меня с тем же чувством, с каким я думаю о Художнике…
— А какое прозвание у потомков хотелось бы иметь вам? — поинтересовался Фондорин со всей почтительностью.
Анкр посмотрел затуманенными глазами в мерцающее звёздами небо.
— «Рационалист». Я сделал ставку не на эстетический вкус, а на разум; не на искусство, а на науку. Эту линию я выдерживаю уже без малого двести лет.
Самсон вздрогнул. Одно дело — слушать рассказ о долгожителях-патриархах прежних веков, и совсем другое — узнать, что человек, с которым ты ведёшь беседу, ровесник дома Романовых!
— Сколько же вам лет? — испуганно спросил профессор. — И откуда вы родом?
— Я родился французом в канун Варфоломеевской ночи. Стало быть, недавно мне сравнялось двести сорок, — как ни в чём не бывало, отвечал Рационалист. — Засиделся я в Судьях… Вам, должно быть, странно узнать, что первым моим «сосудом» был многообещающий эпилептоид по имени Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, первый строитель сбалансированной Европы. К сожалению, его мозг не выдержал длительного воздействия эликсиром. Бедняга под конец совсем свихнулся.
— Да, вы рассказывали, что он стал воображать себя лошадью. Но скажите, барон, разве справедливо то, что вы всё время делаете великими вождями своих соотечественников? То герцога Ришелье, то Наполеона. Разве это не нарушает всемирного равновесия?
Анкр рассмеялся.
