— Командование Красной Армии. Мои начальники — а это блестящие стратеги, победители Гражданской войны — встревожены деятельностью ОГПУ и Коминтерна. Этим прожектерам и космополитам плевать на судьбы родины, им подавай всемирную революцию. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», даже если Россия первая сгорит в этом пожаре мелкой деревяшкой. «Всемирникам» выгодно взращивать в товарище Сталине манию величия — вот и весь секрет пресловутой «сыворотки». Громова надо истребить, как ядовитую гадину. В этом — и только в этом — наши цели совпадают. Давайте поможем друг другу.
Доктор слушал и не верил собственным ушам.
Он посмотрел на коллег. Айзенкопф возбужденно помигивал узкими глазками. Зоя схватилась за лоб рукой.
Наверняка их поразила та же мысль. Вот они, «les gens du pouvoir», люди власти! Возникли сами по себе и предлагают помощь! Как мог голос из пыльного флакона это предвидеть?
Спокойно, сказал себе Норд. Не сходить с ума. Здесь что-то не так.
— Извините, но то, что вы говорите, абсурдно. «Разведупр» — это Разведывательное управление советского Генерального Штаба, мощная организация. Зачем мы вам? Если бы вы хотели избавиться от профессора Громова, отлично сделали бы это и без нас.
Октябрьский сокрушенно тряхнул своей круглой башкой.
— Пробовали. Дважды. Сначала, как вы — всадили ему в сердце пулю. Из снайперской винтовки. Вышло как в детской считалке: «Принесли его домой — оказался он живой». На следующий же день, как ни в чем не бывало, вышел на службу. Только охрана усилилась. Там есть какая-то хитрость. Громов, хоть и гнида, но действительно выдающийся медик. Он владеет способом моментального исцеления почти любых ран. Знаете, это как у ящерицы взамен оторванного хвоста вырастает новый. Уже одно то, что это сверхважное научное открытие Громов бережет исключительно для личного пользования, заслуживает самой суровой кары.
— А не жалко отправлять в могилу человека, владеющего таким знанием?
— Жалко. Но опасности в Громове гораздо больше, чем пользы. Ваш работодатель Ротвеллер, кажется, с этим согласен?
Этот про Ротвеллера тоже знает, подумал Норд, но ничего не ответил.
— Вы сказали, что пробовали дважды.
— Так точно. Во второй раз участвовал лично. Возникла версия, что Громова можно убить, только если стрелять ему в голову, на поражение мозга. При мне Громову всадили пулю в затылок, в упор. Он, как видите, остался жив… Загадочный тип. Но слово Октябрьского: я сдохну, а загадку эту решу. Раз и навсегда!
Что Громов — существо загадочное, для Норда была не новость. Однако и в рассказе большевистского генерала загадок хватало.
— Позвольте вам не поверить. Вы пытались убить личного медика товарища Сталина, и это вам сошло с рук? Невозможно.
— Еще как возможно. Товарищ Сталин — гений политического баланса. Он никогда не нарушает равновесия окружающих его силовых полей. И без необходимости не разбрасывается ценными кадрами. А я — очень ценный кадр, можете мне поверить. — Октябрьский сказал это без рисовки, как факт. — Если Сталин ослабил бы руководство Разведупра, это перекосило бы всю систему в пользу ОГПУ. Нет, под суд меня не отдали. Но по шапке я получил. Был у моего шефа разговор с Самим. Нервный. Сказано было с предельной ясностью: бодаться с чекистами можно, трогать Громова нельзя. Я получил от шефа соответствующее указание и сказал «Есть!». Но служу я не шефу и даже не товарищу Сталину. Я служу своему социалистическому отечеству. У меня на плечах собственная голова, а в ней идеальный локатор, обладающий исключительным нюхом на опасность. — Октябрьский постучал себя по точеному римскому носу. — Пусть хоть к стенке ставят, но я не дам упырю Громову превратить вождя моей страны в послушную куклу! Можете считать, что я красный Феликс Юсупов,[82] который, желая спасти царя Николашку, прикончил Распутина.
До сих пор беседа шла в форме диалога между контрразведчиком и доктором. Двое остальных участников экспедиции просто слушали. Но здесь Айзенкопф вставил вопрос — короткий, но существенный.
— Сефа? Какая сефа?
— Какой надо, такой и шеф, — буркнул Октябрьский. Но, немного подумав, махнул рукой. — Хотя что темнить? Все равно вычислите. Не квадратура круга. Нас называют «Военная фракция».[83] Недоброжелатели — «пруссаками», за приверженность армейским традициям. Мои старшие товарищи — верхушка Красной Армии, ее воля и мозг. Им не было и тридцати, когда они разгромили войска белых генералов и чужеземных интервентов. Это самые талантливые полководцы современного мира. Говорю объективно, как профессионал. Молодые, открытые новым идеям, целеустремленные. Товарищ Сталин — гений государственного строительства, а мои начальники — гении военного дела. Ворованные мозги им не нужны, своих хватает… Ну что, господа американцы. Вот я вам всё и рассказал. Теперь ваша очередь. Что вам удалось выяснить? С какими трудностями вы столкнулись? Что намеревались предпринять? Если мы будем делать общее дело, я должен знать о вас как можно больше.
Курт слегка наклонил голову — он был за сотрудничество. Зоя все переводила взгляд с Октябрьского на Гальтона и обратно. Внезапно доктор сообразил, что он и напористый контрразведчик очень похожи: оба наголо бритые, плечистые, искрящиеся энергией. Только у русского под носом чаплиновские усы — как затемненная десятка в центре мишени.
«Ну что?» — спросил он ее глазами.
«Да», — без слов ответила княжна.
Гальтон и сам был того же мнения. Неизвестно, какая сила — Бог, дьявол или голос из пузырька — свела их с этим большевиком, но отказываться от его предложения было идиотизмом. Интересы «пруссаков» полностью совпадали с целью миссии. Во всяком случае, в том, что касалось неистребимого господина Громова.
И доктор стал рассказывать о ходе экспедиции. Очень осторожно, с паузами. Всё, о чем нежданному союзнику знать не полагалось, опускал. Например, вовсе не говорил о мистере Ротвеллере. Не упомянул ни о таинственном голосе, ни о тайнике. Умолчал и о папке, изъятой из громовского сейфа. Зато о происках агентов ГПУ и о товарище Картусове поведал очень подробно, ни упуская ни одной подробности.
Октябрьский слушал, неотрывно глядя на говорившего своими синими, живыми глазами. Пару раз красивые брови контрразведчика взметнулись кверху, но, если у него и возникали вопросы, они были отложены на потом.
Но задан был только один, в самом конце:
— Это всё?
— Всё.
Должно быть, по твердости, с которой доктор произнес это короткое слово, Октябрьский понял, что расспросы ни к чему не приведут.
— Ладно. Сообщили то, что сочли возможным. Принято. Я вижу, что вы не вербовочный материал. Да и незачем мне вас вербовать. Останемся временными союзниками. К тому же я узнал от вас одну очень важную вещь. Просто замечательную вещь! — Контрразведчик широко улыбнулся. — Вы сказали, что на пароходе вас пытался убить альбинос, утверждавший, что он сотрудник нашего Главупра. Молодой человек не соврал. Это один из моих оперативников, по фамилии Кролль. Теперь ясно, что он был агентом Картусова.
— Ну и что тут замечательного?
— А то, что в затылок директору стрелял именно Кролль. И раз Громов после этого остался жив, значит, выстрел был липовый. Какой-нибудь трюк с холостым патроном и красной краской. Выходит, пули в голову Громов все-таки боится! Значит, убить его очень даже можно. А то я после того случая, честно говоря, засомневался. Сердце — ерунда, обычный мотор для перекачки крови. Лет через десять вы, медики, научитесь его перебирать по клапанам, а то и заменять на новое. Но мозг, — Октябрьский постучал себя по блестящему черепу, — это штаб сознания. Засадим свинец в башку — и привет Кащею Бессмертному.
