назвала Гальтона «Алешей». И потом, даже под угрозой повторного удара, не стала отвечать на самый невинный вопрос: «Какой еще Алеша?». Достаточно было бы ответить: «Мой брат». Но аппарат сразу среагировал бы на ложь!
Это Октябрьского зовут «Алеша» или «Леша», как назвала его Лиза Стрекозкина, с которой он состоит «в здоровых физиологических отношениях». Помнится, Зоя на пароходе говорила что-то о «лучшем образце самца», который выбрала для своих изысканий в области секса. Уже не во время ли ее прошлогоднего приезда в Москву это произошло?
Воспоминания нахлынули одно за другим. Мелочи, которым Норд в свое время не придал значения, теперь соединялись звено к звену. Все эти московские связи и полезные знакомства, благодаря которым княжна так кстати узнавала все необходимые сведения! А как она предложила поискать таксомотор возле «Гранд-отеля» — и под видом таксиста приехал человек Октябрьского!
Но самым главным элементом, на котором, как на замке, держалась вся убийственная цепочка, была безмятежность, с которой контрразведчик выпустил американца. Октябрьский рассчитывал вовсе не на дурачка Никифора, а на гораздо более надежного надсмотрщика. То есть надсмотрщицу…
Дойдя в своих логических выкладках до этой точки, Гальтон остановился, как вкопанный, и с изумлением уставился на собственную тень, что чернела на гравиевой дорожке парка.
«Что с вами, доктор? — спросил он у тени. — Что с вами происходит в этой скособоченной стране? Вы научились врать складней, чем Шахерезада. И сомневаться в том, в чем сомневаться нельзя. Почему нельзя? Потому что станет незачем жить».
И сделалось ему стыдно. Невыносимо стыдно, даже в жар бросило. Он вспомнил полет на парашюте, вспомнил благоуханную темноту каюты, вспомнил, как Зоя смеется и как она плачет. Логика покатилась к чертовой матери, поджав свой облезлый хвост, а Гальтон встряхнулся, будто скинул с плеч тяжеленный груз, и быстро пошел дальше.
Свод его жизненных правил обогатился еще одним законом — возможно, самым важным. Но над точной формулировкой еще надо было поломать голову.
Не сейчас, потом. Когда будет исполнено то, что должно быть исполнено.
Появление на сцене Октябрьского сильно усложнило и без того сложную ситуацию. Теперь вывезти Пациента в коляске не получится.
Что ж, нельзя по земле, значит, улетим по воздуху. Есть ведь воздушный шар. Это средство передвижения только кажется рискованным, а на самом деле ни тряски, ни аллергенных запахов. Интересно, какова максимальная грузоподъемность? Гальтона, в котором почти двести пятьдесят фунтов, аэростат перевозил безо всякого труда. Старик почти ничего не весит. Если соорудить из одеяла нечто вроде люльки, которую будет придерживать Зоя, они вдвоем легко поднимутся в воздух. Ночной ветерок (северо-восточный, определил доктор) пронесет их над лесом и опустит за пределами Заповедника. Курт с Гальтоном проделают тот же путь по земле.
Завтра в ОГПУ начнется переполох. Картусов и его начальники еще не успели опомниться после уничтожения Института, а здесь новый сюрприз, почище первого. Пускай ищут ветра в поле. Бегать от них никто не будет. Нужно взять на вооружение опыт цыганских конокрадов — затаиться где-нибудь в непосредственной близости от места «преступления». Пациент все равно нетранспортабелен. Одно из двух: или умрет, и тут уж ничего не поделаешь; или остаточное действие «эликсира бессмертия» вернет его к жизни. Тогда положение существенно упростится.
Доктор был уже возле центральной клумбы, проходил мимо гротов Леты и Мнемозины. Впереди, в господском доме светились окна. Там Курт колдовал в лаборатории над анализом, а Зоя в палате пыталась спасти Пациента. Только бы у нее получилось! Иначе так и не узнать, кто этот древний мальчик, преемником которого мечтал стать профессор Громов…
На сером гравии, ярко освещенном луной, трепетало темное пятнышко. Сначала Гальтон просто скользнул по нему взглядом. Мало ли — может быть, сорванный ветром лист. Но пятно было живое.
Он взглянул снова.
Бабочка из рода Parnassius. Точно такая же порхала над Пациентом. Он еще жаловался, что они прилетают нарочно его мучить. Теперь, когда она смирно сидела, чуть подрагивая крылышками, можно было с уверенностью определить вид: «черный аполлон».[123]
«Черный аполлон»?!
Доктор пошатнулся, словно от удара.
В папке из громовского сейфа все ответы расшифрованы — кроме одного, который так и остался неразгаданным.
3) 17.04 Черный пополон (второе слово неразборчиво)
Не «пополон» — «аполлон». «Черный аполлон!» Чекист, записывавший ответы, просто не расслышал.
Старик так странно среагировал на бабочку не из-за аллергии. Тут что-то другое!
Аккуратно, чтоб не сломать, доктор снял бабочку и стал рассматривать.
Передние крылья белые, слегка прозрачные, с широкой дымчатой полосой на наружном крае. В средней части два пятна. «Черный аполлон» охотнее летает утром и вечером, но от необычно теплого мая бабочки слегка не в себе, их обычный ритм жизни нарушен.
Норд порылся в памяти. Что еще ему известно об этих скромных представительницах отряда чешуекрылых? Их научное наименование Parnassius mnemosyne, отчего бабочек еще называют «мнемозинами».
Как-как?!
Он оглянулся на сдвоенный грот. На каком из них высечено «Мнемозина», река вечной памяти? Кажется, на правом…
Доктор зажег фонарик. После трех предшествующих тайников он примерно уже представлял себе, как нужно искать.
Белым мрамором грот был облицован только снаружи. Луч нетерпеливо шарил по серым камням, сплошь поросшим мхом. На всякий случай Гальтон еще и ощупывал поверхность пальцами.
На своде ничего… На стенках тоже…
Внизу, где в квадратном резервуаре из плотно подогнанных плит побулькивала вода, вытекая по утопленному в земле желобу, зеленело патиной бронзовое кольцо. Должно быть, когда-то за него можно было взяться, но от времени оно срослось с камнем. Ухватиться не получалось. Нужен был инструмент.
Доктор стал ощупывать мох вокруг кольца.
Есть! Есть!
Он соскреб бархатистое зеленое покрытие. Под ним были вырезаны кривоватые буквы S и K — такие же, как на ступеньке Спасо-Преображенской церкви!
Нужно скорей бежать в дом! У Айзенкопфа в рюкзаке наверняка найдется, чем подцепить кольцо!
Чутье подсказывало Гальтону, что здесь спрятана самая главная из всех разгадок. Последняя и окончательная!
Он вскочил и очертя голову понесся к дому.
Скоро, прямо сейчас всё, наконец, разъяснится.
Какая ночь! Ах, что за ночь!
Одним махом он взлетел на второй этаж. Пробежал через анфиладу до приемной, где дежурили «спецмедики», но на пороге спальни заставил себя сбавить шаг. Шуметь по соседству с реанимацией нельзя.
В «детской» всё осталось без изменений: скомканная постель, два неподвижных тела на полу. Справа матово светилась стеклянная дверь медицинского блока, слева — лаборатории. У Айзенкопфа было тихо, немец священнодействовал над «эликсиром власти» (если, конечно, это был эликсир). Из палаты доносилось энергичное позвякивание. Значит, борьба за жизнь Пациента еще не проиграна.
На цыпочках, чтобы не отвлекать Зою от работы, Норд подошел и осторожно приоткрыл дверь.
В первую минуту он не понял, что происходит. Княжна стояла спиной к входу, загораживая аппарат и Пациента. Она была в белом халате и резиновых перчатках по локоть. На соседнем столе зачем-то стояла
