на «однушку» в Подмосковье. Но венцом её «трудов праведных» стала сеть консультационно-аудиторских контор по всей столице и трёхкомнатная квартира в новостройке. Так что в шестой класс сын пошёл уже в одну из московских школ.
Маму Роби очень любил и уважал, если не сказать — боготворил. Она была для него идеалом красоты и женственности. Несмотря на быстрый карьерный рост и стальную волю, для сына она оставалась доброй милой мамочкой, другом и мудрым советчиком. Поэтому изначально все женщины были для него леди, королевы, богини и феи из сказок. А он был для мамы всем — памятью, отрадой, гордостью, смыслом жизни, надеждой на будущее, да и ещё много чем и кем — всего и не перечислишь. А ещё хоть и маленьким, но мужчиной в доме, ведь он уже лет с шести-семи управлялся с домашними инструментами куда проворнее мамы.
Окружённый бабушкиной заботой и маминым теплом, наш герой рос романтичным и влюбчивым ребёнком. В то же время девчонкой и маменькиным сынком его тоже назвать было сложно. Если надо, он всегда мог постоять за себя! А вообще, он отлично ладил не только с мальчишками, но и с девочками, чьим вниманием был ну совсем не обделён у бабушки в деревне. Здесь же, на лоне живописных просторов средней полосы России он впервые познал природу коварного женского сердца.
…Вот уже второе лето он дружил с девочкой, жившей по соседству в доме с сине-зелёной крышей. Её звали Любочкой и она была его первой детской любовью. Они познакомились год назад и провели всё лето, держа друг друга за руки до первых осенних дождей. Слёзы расставания, тяжесть разлуки, радость встречи почти через год, всё это было! И было очень искренним и по-детски чистым и светлым! Но счастье — лишь состояние души и не может длиться вечно… Не прошло и месяца их чудной идиллии, как в один прекрасный день появился Он!
— Меня зовут Вова! — важно представился рыжий коренастый мальчик почти без шеи и с маленькими красными ушками, подойдя к их скамейке. Не ожидая приглашения, он уселся рядом и начал рассказывать о том, что приехали они из Питера к бабушке и дедушке на папином Мерседесе, что папа у него крутой и никого не боится, что дома у него есть компьютер и приставка с кучей игр на блестящих дисках, что отсюда они поедут на море и он сможет, если Люба захочет, привезти ей на обратном пути красивые разноцветные камушки, всякие ракушки и настоящего лакированного краба. Девочка слушала, широко раскрыв глаза и рот, не пропуская ни одного слова.
И тут вдруг Робика охватило какое-то страшное отчаянье, в горле застрял комок, а на глаза уже наворачивались слёзы. Он почти физически почувствовал страх предстоящей потери. Сжав кулаки и зубы, он бросился домой, желая сделать что-то такое, ну такое… ну не знал он, что ему делать, поэтому побежал в сад и оборвал подчистую все бело-желтые цветки клубники, похожие на маленькие ромашки. «Любит — не любит», — почему-то вспомнил он и едва не падая, понёсся обратно. Подбежав к Любочке, он протянул ей букетик.
— Это — тебе! — смущённо выпалил он.
— Спасибо, — улыбнулась девочка, взяла Вовку под руку и, весело размахивая букетиком, пошла смотреть сверкающий Мерседес.
В приступе ярости и злости Робка молча разбежался и обеими руками толкнул бугая в спину. Тучный Вовик смешно шлёпнулся, поцарапав об камень коленку, сердито наморщил нос и показал обидчику кулак.
— Ты — дурак! — крикнула Любка, не выпуская из рук букета и помогая новому приятелю подняться.
Вовка ничего не рассказал отцу и всю подноготную случившегося бабушка так и не узнала. Но за клубничные «ромашки» Робику досталось крепко!
Вовка в то лето на обратном пути с моря так и не приехал, и не было у Любочки камешков, ракушек и лакированного краба. А Робкин букетик ещё долго стоял в стакане на окошке под сине-зелёной крышей, даже после того как завял и почти осыпался…
Наш шестилетний влюблённый долго не мог объяснить самому себе, почему он вдруг так резко возненавидел ту, в ком пять минут назад души не чаял. Откуда в нём взялось столько злобы, что он готов был убить бедного Вовку? Ох, как же ему всё это не нравилось, как он жалел этого смешного рыжего увальня, умеющего по-мужски держать язык за зубами. Как же злился на себя за эту минутную слабость.
Любочку за «измену» он так и не простил. И так и не понял тогда, почему до самого его отъезда, а может и после, она так и не выбросила этот первый в жизни каждого из них, подаренный по большой детской любви букет цветов…
Точки над i он сумел расставить лишь гораздо позже, а тогда он твёрдо решил, что никогда больше не полюбит, а если даже и полюбит, то ни за что не скажет об этом…
К девчонкам Роб относился так, как относятся они сами к красивым цветам и маленьким пушистым котятам. Он их любил! Всех! В одной он видел сногсшибательную внешность и любовался, в другой — чистую возвышенную душу и умилялся, в третьей — начитанность и пытливый ум — и искренне восхищался! В каждой юноша находил нечто, достойное внимания и уважения. Так что реплика, принятая Васькой за дружескую поддёвку, была чистой воды правдой! Он действительно получал от любования женской красотой не только чисто эстетическое и эмоциональное наслаждение, но ещё и заряд вдохновения, что ему, как человеку творческому, было как глоток свежего воздуха в облаке густого смога. А девчонки считали его душкой, млея, отвечали на оказанные им знаки внимания и искренне не понимали, почему этот неглупый красавчик с явными задатками казановы никогда не идёт дальше искусных, тонких и всегда вовремя вставленных комплиментов и лёгкого флирта. Одни считали его ещё зелёным, ведь он был как минимум, на два-три года моложе всех в группе, другие — самовлюблённым эгоистом и нарциссом, третьи вообще строили подозрения, что он — гей. Никто ни малейшего представления не имел, какие мысли рождались в его голове, какие бури порой бушевали в его юной неокрепшей душе, чем он дышал и откуда, в конце концов, свалился он как снег, точнее даже, как снежная лавина, на головы не только группы, но и всего училища. Даже его приятель Василий, с которым наш новенький общался больше всех, только растерянно разводил руками в ответ на конкретно поставленные девчатами вопросы. Так или иначе, добрая половина женского населения группы тайно сохла и вздыхала по Робу, а он за полгода пребывания в училище так и не завёл себе подружку, хотя желающих на это вакантное место было хоть отбавляй!
За годы переездов с места на место у Робки было много потерь и расставаний, слёз прощаний и скупых мужских объятий, грустных глаз и приступов одиночества. Рос список контактов в аське и мобильном телефоне. Казалось, друзей становилось всё больше, но они с каждым днём были всё дальше. Он научился не привязываться к людям и с каждым разом расставания становились менее болезненными. Но одному богу было известно, какой ценой всё это давалось. Нет, он не стал меньше дорожить людьми. Просто он научился хранить в душе их свет и бороться со своей болью…
Наконец нужное расположение натуры к свету было выбрано, поворот головы относительно торса и точка взгляда модели установлены, в общем, скорректированы все необходимые нюансы и детали. Ребята облегчённо вздохнули и начали занимать уже выбранные места. «Ну слава богу, наконец-то, а то что-то долго сегодня», — думал Роб, приступая к работе. Прищурившись, он привычным взглядом окинул фигуру сидящей перед ним девушки, скорее даже, ещё девочки, и уверенными чёткими штрихами наметил на бумаге композицию будущего портрета. Парень сразу же с головой ушёл в работу, занявшись общей прорисовкой торса, попутно с хитроватой улыбкой отмечая достоинства точёной фигурки модели. Несмотря на её чуть мешковатую и не по размеру одежду из методфонда, он отметил для себя все детали безукоризненного телосложения новой натурщицы. Но когда он перешёл к голове и начал пристально всматриваться, пытаясь понять характерные особенности её лица, он в упор столкнулся взглядом с девушкой. «Что это было?» — с улыбкой подумал Роб. Подняв глаза, он вновь наткнулся на быстроускользающий взгляд девчонки. Ему уже становилось смешно. Он повернул голову слегка в сторону и сделал вид, что задумался. Сам же боковым зрением (этому в своё время его научили в школе единоборств) продолжил наблюдать за Алей. Ничего себе! По всему было видно, что эти голубые, местами с изумрудными искорками глаза беспардонно рассматривали его явно уже не первую минуту, и к тому же с плохо
