втаскивал все вещи с пола на койку и трое матросов старательно скребли пол хижины. Нас, офицеров, в любую погоду выставляли из дому, и мы развлекались как могли, в погожие дни – под открытым небом, во время бурь – в тамбуре, служившем складом. Сколько раз, топая в нем ногами, чтобы согреться, я проклинал пристрастие моряков к чистоте! Тем не менее все мы, и в первую очередь те, кто убирал, гордились тем, что Кемпбелл содержал дом в такой чистоте.
Для меня субботние утра были связаны с особыми переживаниями. На время уборки я взгромождал на койку сотни фунтов геологических образцов и оборудования, рискуя тем, что по возвращении найду ее обрушившейся, а под ней – одного из наших людей со сломанной спиной.
Из моего описания видно, что зима на мысе Адэр была для нас ничуть не страшна. И в самом деле, трудно себе представить более благоприятные условия. Да и вообще то время, когда полярная зима – при нормальных обстоятельствах – таила в себе ужасы для исследователей, отошло, по-видимому, в прошлое. Современное снаряжение восторжествовало над темнотой и морозом, а главное – над смертельным врагом путешественников цингой. Лишений можно ожидать лишь в те месяцы, когда полярник покидает свою хижину, имея при себе минимальное снаряжение, мало чем отличающееся от того, каким столетия назад пользовались аборигенные народы Дальнего Севера.
Упоминание о темноте, которая в прошлом отравляла существование всем полярным экспедициям, естественно вызвало в моей памяти наши осветительные средства. В качестве газа мы пользовались ацетиленом, который с большим успехом применялся двумя предшествующими экспедициями. У Шеклтона весь газ поступал из генераторов в общий резервуар, помещенный в специальный стояк внутри дома, у самого входа, чтобы вода, с помощью которой образуется газ, не замерзала. У нас каждая горелка имела свой небольшой генератор, а общего резервуара вообще не было. Это, конечно, экономило много места, но было связано с некоторыми недостатками, которые нам так и не удалось устранить до конца. Но виной тому только отсутствие у нас опыта, а никак не авторы идеи.
Хуже всего было то, что из-за отсутствия резервуара установка требовала постоянного наблюдения. Как только давление внутри генератора превышало некий предел, пузырьки газа поднимались сквозь воду, окружавшую газгольдер с карбидом кальция, и выходили наружу. Одно было спасение в таких случаях – вынести генератор за дверь и дать ему замерзнуть. Эта же причина вызывала засорение горелок продуктами сгорания карбида кальция, которые сильный поток газа выносил по трубке из генератора. Если бы газ поступал из генераторов через воду в резервуар, а уже оттуда – в газопроводы, мы бы не знали этих неприятностей.
Тем не менее когда установка действовала, у нас было вполне сносное освещение, не требовавшее к тому же особых усилий с нашей стороны. Оно бесспорно было очень экономичным – ведь карбид кальция фактически не расходовался. Зимой свет зажигали, как только вставал кок, а вечером генератор вынимали из воды и свет постепенно угасал. Бывало, однако, что он упорно не желал тухнуть, никак не давая нам заснуть. Об этом красноречиво рассказывает выдержка из моего дневника:
«Не так давно благодаря ацетилену появился новый и весьма изощренный способ пытки. Как правило, граммофонный сигнал будит в 4 часа утра, кроме намеченной жертвы, еще несколько человек, и именно в это время газ, который увы! невозможно выключить, начинает медленно умирать. Трубопроводы забиваются сажей, и при пониженном давлении газу сквозь нее не пройти. Из-за этого он то и дело производит шум, больше всего напоминающий грохот мотоцикла, который где-то очень далеко мчится по шоссе со скоростью 30 миль в час [48 км/ч]. Однако мотоциклист, проехав, больше не возвращается, а в четыре часа утра даже на главных магистралях Англии мотоциклы не идут сплошным потоком. Газ проявляет куда большее усердие. Вот прошел один мотоцикл, ты изрыгаешь проклятия, завертываешься поплотнее в одеяло и закрываешь глаза, но не тут-то было. Появляется вторая машина, она идет на той же скорости, что и первая, но, как ни странно, остается в пределах слышимости в семь раз дольше. Снова интервал – на этот раз выезжает целая стая машин, скорее всего это клуб мотоциклистов на утренней тренировке. Иногда кто-нибудь один вдруг резко тормозит – нарвался, наверное, на полицейскую засаду. Минут этак через тридцать ты чувствуешь, что близок к помешательству, тебя так и подмывает вытащить из-под койки что-нибудь потяжелее и запустить в горелку. К счастью, до этого еще не дошло, но в один прекрасный день наше терпение лопнет и газ потухнет навсегда».
Нам никогда не казалось, что время тянется чересчур медленно, – мы были слишком заняты. В такой немногочисленной партии, как наша, каждому приходится следить за двумя-тремя статьями снаряжения. Кроме этих повседневных обязанностей, все свободное время поглощала научная работа, которой было очень много, честно говоря, намного больше, чем мы предполагали.
О моральном состоянии любой экспедиции лучше всего говорит то, как ее участники выполняют работу, не представляющую для них прямого личного интереса. В нашей экспедиции в момент прощания с Новой Зеландией только одного из шести членов Северной партии можно было назвать человеком науки. В первые несколько месяцев плавания «Терра-Новы» наука, представленная береговыми партиями, не была на борту судна в особом почете, и научные работники обеих партий могли проявить свои способности только в мореходстве. Как и всю судовую команду, их разделили на вахты, и они наравне со всеми принимали деятельное участие в жизни корабля: кололи уголь, качали насосы, разворачивали реи и т.д. Со стороны Северная партия могла показаться командой военно-морского флота: в нее входили один офицер, один военный хирург, три унтер-офицера и только один участник не поднялся выше простого матроса. Однако теперь, когда мы осели на берегу, все изменилось, и человеку непосвященному только привычная манера выражаться лаконично и резковато выдала бы профессиональную принадлежность большинства зимовщиков. В одиночку невозможно было верно служить даже одной науке, мы же должны были добиться хороших результатов в трех отраслях знания или расписаться в собственной несостоятельности. Поэтому к научной работе были привлечены все. Офицеры и матросы на равных вели по очереди наблюдения, и записи, сделанные в судовом журнале учеными наблюдателями из кубрика, отличались от остальных только чрезмерной аккуратностью и излишней полнотой.
Как только мы закончили высадку и установили метеорологическую будку, мы приступили к двухчасовым наблюдениям. За год, проведенный на мысе Адэр, мы прерывали их лишь дважды: один раз – на три дня, другой – на четыре, когда все шестеро ушли в санный поход. Чтобы вести наблюдения, около хижины постоянно должен был находиться человек. Тем не менее мы почти ничего не упустили, особенно после того как Дикасон и Браунинг, деливший с ним обязанности кока, научились правильно считывать показания термометров и барометров.
В хорошую погоду производить наблюдения не так уж сложно, но в метель… Случалось, и не раз, что наблюдатель просто чудом успевал уклониться от подхваченного могучим порывом ветра деревянного ящика или бревна, которые убили бы его наповал. Ножки метеорологической будки мы прикрепили к ящику, наполненному камнями, и поместили в 80-100 ярдах [73-92 м] от хижины, чтобы она не влияла на показания термометров и не мешала правильно определять направление ветра. Всякий раз на пути к экрану приходилось преодолевать это расстояние, а чтобы наблюдатель в метель не потерял ориентировку, между хижиной и наблюдательным пунктом мы натянули леер. В самые яростные вьюги у наблюдателя иногда уходило на дорогу десять, а то и пятнадцать минут, иногда же он вообще только благодаря лееру мог найти свой дом.
Наши труды на ниве геологии также были вознаграждены богатым научным урожаем, чего никак нельзя сказать о биологии моря. Вот уж где было редкостное несоответствие между вложенным трудом и полученными результатами! Мы располагали, конечно, лишь самым примитивным снаряжением, но главной причиной плохих уловов было, наверное, не оно, а сильные приливно-отливные течения. Они, что ни день, проносили мимо берега множество айсбергов различной величины, и на мелководье эти чудовища давно соскребли со дна моря все живое. Так или иначе, но за двенадцать раз, что мы опускали драгу, мы вытащили одного морского ежа, одного многощетинкового червя и одного морского паука, после чего отказались от надежды добиться от моря чего-нибудь путного с нашим скудным снаряжением. Мы продолжали выходить в море на единственном нашем суденышке – норвежской плоскодонке, но эти вылазки, интересные, иногда даже захватывающие, не приносили плодов, а выходы в море были сопряжены с большими трудностями. Представление о них дает выдержка из моего дневника от 28 марта:
«Когда мы спустили плоскодонку, было около 18°, и спокойное море замерзало прямо у нас на глазах. Не прошло и двух часов, как на совершенно чистой недавно поверхности воды образовались длинные
