ведь и не каждый почувствует. Придет, покурит, выпьет водки на морозце, согреется у костра, нажарит шашлыков, споет под гитару пару хитов «Гражданской Обороны», да и уедет обратно в каменные джунгли (о, какое заезженное, но в тоже время нерушимо-правильное определение). И ничего не почувствует. Ничего.
А меня пробрало.
По чистой глади озера пробежала рябь, поплавки активно закачались. Брезентовый шевельнулся, одними губами прошептав, мол, вот сейчас заклюет. Я крепче сжал одну из удочек, напряженно вглядываясь в поплавки. Лицо облизнул холодный порыв ветра. Потом следом ударил еще раз, но уже тепло, высушил кожу, забрался под воротник. Я удивленно поднял глаза. По озеру, со стороны противоположного берега, стремительно неслась дерганная, суетливая тень. И вдруг возник в воздухе тонкий гул, который с каждым мгновением нарастал, разбухал, заполнял все пространство вокруг, переходил не в гул уже, а в рев. Вдруг стало темнеть. Горячий ветер сорвал с головы шапку и едва не вырвал из рук удочку. Брезентовый что-то произнес, но голос его утонул в диком реве.
И в этот момент деревья на противоположном берегу разлетелись в стороны, словно кегли от хорошего удара мячом. Озеро вспенилось волнами, взметнуло в воздух шипящие столбы пара. Воздух был уже не просто горячим — он жег кожу и легкие. Уши заложило от рева. А потом я увидел, как сквозь деревья, разнося их в щепки, рвя на клочки, словно взбесившийся мифический зверь, летит самолет. Падает. Несется на нас. Сначала показался его серебристый нос, разрезающий воду, потом в воздух разлетелись щепки, листья — с чудовищным свистом правое крыло задралось куда-то вверх, левое — плашмя ушло под воду. Вокруг все заволокло паром. Стало тяжело дышать — Брезентовый тянул меня, а я не в силах был оторвать взгляда, а в голове пульсировала мысль — вот он, человек! Дитя Природы! Всего за минуту уничтожил самое красивое место на земле! Даже здесь, в диком уголке мире, он умудрился все изгадить, все сжечь, изрезать, растерзать…
С удивительной четкостью я увидел, как от правого крыла отлетает двигатель и летит, кувыркаясь, высоко в небе. Что-то оглушительно взорвалось, в небо взметнулись столбы пламени. В воздухе, в невероятной близости, вспух белый пузырь и лопнул. Я захлебнулся жгучим паром, почувствовал запах горелой кожи и паленых волос. А ветер подхватил меня, как червяка, и швырнул, извивающегося, в неизвестность.
Мир завертелся. Боль, боль! Каждая клеточка тела вдруг наполнилась болью. Я превратился в червяка, которого насаживают на крючок. Было одно спасение — гигантская рыба, которая выплывет из темноты и сожрет меня. Лишь бы быстрее. Лишь бы избавить от чудовищной боли. Ветер вертел, терзал, сдирал одежду, обжигал.
А потом я упал.
Глава шестая
Воспоминания любят издеваться. Они играют временем, словно это жевательная резинка. Растягивают его, надувают пузыри, рвут на части, чтобы потом склеить вновь. Иногда я путаюсь, не могу разобрать, что было минуту назад, а что — год или два. А еще воспоминания и фантазия, они, черт возьми, близкие друзья. Такие близкие, что иногда их можно спутать. Очень легко спутать.
Мгновение назад я летел над лесом, видел падение самолета, и казалось, что горячий ветер превратит мои легкие в пар. А потом я начал падать вместе с Аленой, тогда, два года назад.
Ее самолет, рейсом Москва — Казань, развалился надвое прямо в воздухе. Как будто сломали сигарету. Алена находилась в центре, ее кресло вышвырнуло в холодный зимний воздух, ремень порвался, и она выпала. Говорили, что она была без сознания уже в тот момент, когда самолет развалился. А еще она горела, падала с многокилометровой высоты, как горящая головешка, или как звезда. Может быть, кто- нибудь с земли видел ее одинокую, горящую, и загадывал желания. Одному богу известно, что она сама чувствовала в тот момент.
И вдруг я оказался рядом с ней. И Аленка, моя милая Аленка, была такой же, как прежде. Мы падали вместе в бесконечной темноте.
«Падаем» — прошелестела Аленка. Ветер ревел в ушах, но ее голос я расслышал так, как если бы мы лежали на кровати в тишине, тесно прижавшись друг к другу.
«Падаем» — согласился я мысленно.
Аленка улыбнулась. От нее исходило какое-то странное ровное свечение. Я с беспокойством оглядел ее лицо, но не увидел следов от ожогов.
«Ты ни капли не обгорела» — подумал я.
«А должна была?» — удивилась она.
«Ну, да. Я видел тебя на следующий день, ты… — я запнулся, но разве можно удержать мысли? Они сами выпрыгнули из головы, неудержимые — это было ужасно»
«Так я умерла?» — улыбка медленно сходила с ее лица.
«Ты была в коме еще неделю. Потом, да, умерла…»
Ветер рвал ее соломенные волосы. Казалось, мы просто висим в воздухе, но я посмотрел вниз сквозь рваные облака, сквозь искаженный воздух различил землю, расчерченную неровными полосками света. Земля кружилась и нарастала, будто это не мы падали — а она. Ветер швырнул меня в сторону, перевернул, и я увидел далеко вверху вспышки яркого света. Что-то взрывалось. Небесная геенна огненная, адово пекло.
Аленка падала рядом. Она протянула руки, мы обнялись, крепко прижались друг к другу. Я почувствовал ее горячее дыхание. И мне нестерпимо захотелось, чтобы все вокруг стало сном. Чтобы я проснулся вместе с Аленкой в одной кровати, чтобы мы жили, как и раньше. Чтобы большой город не забрал у меня единственного человека, которого я любил в этой жизни. Но Аленка умерла, так и не приходя в сознание, а я вообще находился непонятно где, между жизнью и смертью, падал на деревья, а, может, лежал мертвый на дне выкипающего озера.
Аленкино дыхание сделалось прерывистым.
«Но я ведь не обгорела! Может быть, я тогда выживу? Может, мы упадем удачно?»
Как смешно это звучало — упадем удачно.
«Нет, солнце, — шепнул я мысленно, — мы не упадем удачно. Мы вообще не упадем. Потому что это наш с тобой сон»
И она прижалась еще крепче, не хотела отпускать. Не хотела терять мгновения необъяснимого сна.
А земля приближалась. И стало совсем неуютно.
«Не хочу расставаться — зашептала она. — Не хочу, не хочу, не хочу…»
Но расставание было неизбежным, так же как и все, что осталось в прошлом, уже никогда не изменится. Судьба выжгла наши линии жизни каленым железом.
А теперь все. Прожиг завершен.
Глава седьмая
В начале нового тысячелетия все вокруг бежали вперед, а я все еще бродил по крышам домов и фотографировал.
В период короткого знакомства с Москвой я успел продать две фотографии в желтую газету, пожил полгода у хорошего приятеля, а потом переехал в маленькую комнату в двушке на краю столицы и нашел работу в интим-магазине. Время летело быстро, а моя жизнь — еще быстрее.
В одной из комнат вышеупомянутой двушки жил хозяин квартиры — пожилой археолог и легкий пьяница. Широкой русской души человек — противоречивый и непонятный во всем. В силу своей образованности и показной интеллигенции, он старался не уходить в запои, хотя пил пиво на кухне каждый
