— Я не знаю. Есть такая наука, которая занимается изучением реинкарнации… Я обратился к специалисту…
— Ваша жена была слепой? — перебила Валентина.
— Нет. Она хорошо видела.
— Может быть, ее пару раз клали в психиатрическую больницу?
— Нет.
— Или она дымила как паровоз, выкуривая по пачке сигарет в день?
Я молча покачал головой, не думая о том, что Валентина не видит этого. Но она и так догадалась.
— И о каких совпадениях может идти речь? — спросила она. — О каких?.. Знаете, много лет назад меня поместили в психиатрическую клинику, и я пролежала там четыре месяца. Условия были адские. Нас будили в шесть утра, строили в коридоре и проводили перекличку. Потом назначали всевозможные хозработы, которые мы должны были выполнить до десяти утра. Кто не выполнил — тот не завтракает. Но я не об этом сейчас. На соседней койке со мной лежал человек, которому казалось, что он умеет разговаривать с мертвыми. Может, правда, и не казалось, этих психов не разберешь. Так вот, он утверждал, что у мертвых есть свой собственный мир. Вроде нашего, только лучше. Там живут души. У них есть свои города, свои деревни, заводы, кинотеатры, автомобили, жевательные резинки и много чего еще. И они живут припеваючи, и в ус не дуют. После месяца разговоров с этим человеком я подумала, что все его доводы вполне реальны. А почему бы нет? Почему мы должны ему не верить? Почему мы считаем его психом? Потому что верим во что-то другое? В Бога? В Аллаха? В рай и ад? Так вот, если верить ему, то никакой реинкарнации не может существовать. Потому что не логично. А в нашей жизни все подчиняется логике. Верно?
— Не уверен.
— А я не уверена, что хочу с вами общаться, — сказала Валентина. — Вас облапошили, как ребенка. А вы готовы всему поверить, лишь бы отдалить осознание того, что ваша женщина к вам больше не вернется. И я тут не причем. Не тратьте мое время, пожалуйста. Иначе я вызову милицию.
Она продолжала курить, а ветер срывал сигаретный дым с ее губ и развеивал его по комнате. Я молчал, не зная, как утихомирить бурю в душе, что делать, как поступать. Как выбрать правильное решение? Как не оступиться?
— Я так понимаю, вы мне не верите, — медленно произнесла Валентина спустя минуту.
— По поводу милиции?
— По поводу того, что вся ваша реинкарнация — это чушь собачья. Сколько вы заплатили этому неизвестному мошеннику, чтобы он вас надурил?
— Пока еще нисколько. Мы договорились, что я переведу деньги на его счет после того, как лично удостоверюсь, что он не соврал.
— Вы удостоверились?
Я смахнул со лба капельки пота.
— У вас такие же волосы, как и у моей жены, — пробормотал я, — пепельные локоны на плечах…
— Правильно. Ваши мошенники искали женщину, похожую на жену. Чтобы вы еще больше запутались. Ладно, хватит, Фил, даю вам две минуты на то, чтобы выйти и закрыть за собой дверь. Вы отвлекаете меня. Мешаете сосредоточиться.
— А чем это вы заняты? — не желал сдаваться я. Цеплялся за лоскутки надежды, которые трещали и рвались в моих пальцах.
— Я собираюсь улететь отсюда к солнцу, — сказала Валентина.
— Простите?
— На солнце хорошо. Там тепло и светло. Уютненько так. И нет теней. Там же везде свет, поэтому неоткуда взяться тени, понимаете? Можно будет устроить пикник на солнце. Купаться в горячих волнах света и загорать под прямыми солнечными лучами. Хорошая задумка, а?
— И как же вы собираетесь… улететь?
Валентина докурила и звонким щелчком вышвырнула сигарету за окно. Смахнула с лица пепельные локоны. Нашла меня блуждающим, почти не видящим взглядом. Как она видит меня? Дрожащей тенью? Размытым пятном? Или вообще не видит, а ориентируется на мой голос?
— Сначала я буду падать, — растягивая слова, будто жевательную резинку, произнесла Валентина, — потом оттолкнусь от земли и взлечу. Как на трамплине. Понимаете, нужен разгон.
(Один раз вскрыла вены в спальне, дурилка, но кровь свернулась, и все обошлось).
— Вы уверены?
— Абсолютно. Это не так сложно, как кажется. Люди боятся летать, потому что боятся упасть. Это подсознательно работает. Чистая психология.
(Один раз выпила море снотворного, но подоспела бабушка, вследствие чего промывание желудка и антидепрессанты три раза в день).
— А куда пошла бабушка? — я сделал пару шагов в сторону окна.
Валентина, не видя меня или делая вид, что не видит, отвернулась лицом на улицу. Сказала тихо:
— Ну, уже и о бабушке вспомнили. Я вам о прекрасном, а вы мне о бабушке. Знаете, каково это — жить все время в тени? Вокруг меня темнота и тени. Только при самом ярком свете я вдруг начинаю видеть. Вот так же четко, как, наверное, вы. А когда света недостаточно, мир издевается надо мной. Бог набрасывает черную вуаль, а люди превращаются в размытые, скорченные тени. Одни голоса. Кругом одни голоса…
Я подошел еще ближе. Обогнул стол, встав около окна. Я мог взять Валентину за руку, которой она оперлась о подоконник. Мог дотронуться до ее ноги.
— Не надо ничего делать, — сказал я.
— Вот еще, — фыркнула она, — стану я вас слушать! Со своими чертиками в голове разберитесь, а потом советами раскидывайтесь. Вы не знаете, Фил, что такое всю жизнь не видеть света. А я всю жизнь верила, что увижу его. Один раз мне было так плохо, что я захотела умереть и вознестись на небеса, где меня бы принял в свои объятия Всевышний. Или Творец. Неважно. Кто-то же сидит там, на солнце. И я прыгнула с моста в реку. Мост был высокий, а река довольно мелкая. Я падала. А ветер кувыркал меня, рвал на мне платье, и я думала о том, что Бог не возьмет меня, потому что я самоубийца. А потом я упала. И, знаете, я увидела свет. Света было так много, и я он был такой яркий, что я видела каждый предмет вокруг себя, каждую травинку, каждую песчинку. Вообще все. Это было как святое прозрение. Будто сам Иисус дотронулся до меня теплой человеческой ладонью и вернул мне зрение. А потом свет пропал. И снова вернулись тени. Эти дрожащие сгустки склонились надо мной, утешали меня, везли в больницу, вправляли мне кости на место и о чем-то бестолково, по-медицински, болтали. В тот момент я ненавидела их всех. Я ненавидела человечество. Я ненавидела Бога. Этот короткий момент прозрения зашвырнул мою душу в такие глубины депрессии, куда никогда и ни за что не долетит луч солнечного света. Я долго размышляла над произошедшим. Мне кажется, я была права. Нужно умереть, чтобы прозреть. После смерти я попаду на солнце, а там столько света, что я буду видеть абсолютно все. И устрою себе пикник, наблюдая за вами, за людишками, облаченными в тени здесь, на земле.
— Не надо, — сказал я.
— Ах, оставьте, — картинно взмахнула рукой она, — я не ваша жена, чтобы вас слушать. Поищите ее в царстве мертвых!
И она, резво развернувшись, свесила обе ноги с подоконника и прыгнула.
Я рванулся следом, поскальзываясь на линолеуме, и, сбивая дыхание, в каком-то невероятном прыжке, схватил Валентину подмышки. Она была тяжелая. Неимоверно тяжелая. И сила притяжения, сила неминуемой смерти, пыталась забрать ее себе. Я почувствовал, как мои ноги, не находя опоры, скользят по полу. Меня перевешивало через подоконник, окунало в прохладный воздух, в уличные звуки и запахи, под моросящий мелкий дождик.
А Валентина болталась в воздухе, задрав кверху руки. Пальцами перебирала мои волосы и звонко смеялась. От ее волос пахло шампунем. Я терял равновесие.
— Ну и дурачок же вы, — сквозь смех, крикнула она. — Ну и дурачок!
Я не мог ей ответить. Мои ребра трещали. Подоконник сдавил грудь. Перед глазами потемнело. Я
