Явился наш соглядатай и сообщил, что полиция ушла.
– Лучше отправиться в музей, – заявил Лахман. – Там топят.
– Разве здесь есть музей? – спросила молодая худощавая женщина. Ее мужа арестовали жандармы, и она вот уже шесть недель ждала его.
– Конечно.
Мне вспомнился мертвый Шварц.
– Пойдем в музей? – спросил я Элен.
– Не теперь. Давай вернемся.
Я не хотел, чтобы она еще раз видела мертвую, но ее нельзя было удержать. Когда мы вернулись, привратница уже успокоилась. Наверно, она уже справилась о цене кольца и цепочки.
– Бедная женщина, – сказала она. – У нее теперь нет даже имени.
– Разве у нее не было документов?
– У нее был вид на жительство. Но его взяли другие, прежде чем пришла полиция. Они разыграли его на спичках, по жребию. Бумаги достались той, маленькой, с рыжими волосами.
– Ах, да, конечно, у рыжей совсем не было документов. Ну, что ж, мертвая бы это одобрила.
– Хотите посмотреть на нее?
– Нет, – сказал я.
– Да, – сказала Элен.
Я пошел вместе с ней. Женщина истекла кровью. Когда мы вошли, две эмигрантки обмывали ее. Они вертели ее, как белую доску. Волосы свисали до пола.
– Выйдите! – прошипела одна.
Я ушел. Элен осталась. Через некоторое время я вернулся, чтобы увести ее. Она стояла одна в маленькой комнатке в ногах у мертвой и смотрела на белое, опавшее лицо, на котором один глаз был приоткрыт.
– Пойдем же, – сказал я.
– Вот какие бывают тогда, – прошептала она. – Где ее похоронят?
– Не знаю. Там, где хоронят бедняков. Если это будет что-нибудь стоить, привратница об этом позаботится. Она уже собрала деньги.
Элен ничего не сказала. В открытое окно вливался холодный воздух.
– Когда ее будут хоронить? – спросила она.
– Завтра или послезавтра. Может быть, ее еще повезут на вскрытие.
– К чему? Разве не верят, что она сама себя убила?
– Они хотят в этом убедиться.
Вошла привратница.
– Ее увезут завтра в анатомический театр больницы. Молодые врачи учатся оперировать на трупах. Ей, конечно, все равно, а им это ничего не будет стоить. Не хотите ли кофе?
– Нет, – сказала Элен.
– А я выпью, – призналась привратница. – Странно, что я так переволновалась из-за этого. Впрочем, мы все, конечно, умрем.
– Да, – сказала Элен. – Но никто в это не верит.
Ночью я проснулся. Она сидела в кровати и как будто прислушивалась.
– Ты чувствуешь запах? – спросила она.
– Что?
– От мертвой. Она пахнет. Закрой окно.
– Ничем не пахнет, Элен. Так скоро это не бывает.
– Пахнет.
– Может быть, это пахнет зелень.
Эмигранты принесли несколько лавровых ветвей и пристроили вместе со свечой возле умершей.
– Чего ради вы притащили эти ветки? Завтра ее разрежут, части бросят в ведро и будут продавать как мясные отходы для животных.
– Они их не продают, Элен. Анатомированные трупы сжигают или хоронят, – сказал я и обнял ее. Она освободилась из моих рук.
– Я не хочу, чтобы меня резали.
– Зачем же тебя резать?
– Обещай мне, – сказала она, не слушая меня.
