сказали?
— Ладно, не делай вид, что не понял. Сам ведь знаешь, твои папаша с мамашей — придурки. Уже через пять минут разговора мне захотелось плеснуть в них кофейной гущей.
— Что? — пискнул я ультразвуком, расслышать который могли бы только собаки.
— Да все они тут такие, но твои — просто нечто. Ужас. — Грегсон брезгливо поморщился, а потом состроил глупую рожу и прокрякал: — Мой мальчик совсем запутался, ему нужна помощь. Бедный мой ангелок! Тьфу, что за идиоты!.. Курить будешь? — Он вытащил пачку «Бенсона» и протянул мне сигарету.
— Что? Я не…
— А мамуля, пожалуй, в молодости была хорошенькой. Интересно, что она нашла в твоем папаше? Большой член, наверное. Хотя с виду старичок мелковат.
— Эй, эй, полегче, черт побери! Вы не имеете права говорить такие вещи! — В негодовании я подпрыгнул на стуле.
Грегсон расплылся в довольной улыбке.
— Итак, мы выяснили, что твои родители тебе все-таки небезразличны и ты испытываешь к ним определенные чувства. Превосходно. — Директор затушил окурок и что-то записал в моем личном деле.
— Ничего не понимаю. О чем это вы? — спросил я.
Напустив на себя ученый вид, Грегсон объяснил, что он просто проверял, связано ли мое поведение с желанием досадить родителям или же у меня иные мотивы.
— Если бы ты поддержал мои оскорбления в адрес отца с матерью, я бы сделал вывод, что цель всех твоих выходок — привлечь их внимание, и порекомендовал бы обратиться к услугам семейного психолога. Так как ты встал на защиту родителей, можно предположить, что причины твоего антисоциального поведения кроются в ином, и в данном случае мы сможем тебе помочь, поскольку это профильная задача нашего заведения, — закончил Грегсон, наконец-то показав себя высоколобым педиком, которого я и ожидал увидеть. — Ну, расскажешь что-нибудь о себе?
— Что, например?
— Например, почему ты воруешь.
— А вы почему? — Я ловко перевел игру на чужую половину поля.
— Потому что мне нравится брать вещи и не платить за них, — невозмутимо ответил директор.
Я недоверчиво фыркнул.
— А еще я люблю смываться с краденым, быть хитрее других, всегда смеяться последним.
Я понял, что этот тип — настоящий проныра, и с ним надо ухо держать востро.
— Большинство людей — простофили и дураки, которые изо дня в день, неделю за неделей таскаются на ненавистную им работу. Зачем? Прозябать в серости, неизвестности, скуке!?. Гораздо интереснее выделиться из толпы и показать всем, насколько ты крут.
— А разве это правильно? — осторожно спросил я. Судя по всему, самомнение у Грегсона было хоть куда, но пока что я решил придержать эту мысль.
— Не знаю. А ты как думаешь, это правильно?
— Что именно? То, что вы хотите всем доказать свою крутизну?
— А разве мы все не хотим того же самого?
— Ну-у… По-моему, чем больше будешь выставляться, тем скорее тебя сцапают, — довольно дерзко ответил я.
Грегсон покивал и добавил запись в моем деле.
— Что вы пишете? — поинтересовался я.
— Не твое дело, — буркнул он, не поднимая глаз.
— Вот именно что мое, да еще личное. И пишете вы про меня, а не про кого-то другого.
— С чего ты взял? — Директор поднял глаза.
— У вас на столе лежит мое личное дело, и ваши записи — про меня.
Грегсон лишь хмыкнул.
— Считаешь себя умником… как там тебя зовут? Уэйн? — Он продолжил что-то царапать.
Я сидел, совершенно сбитый с толку переменчивой реакцией директора, и размышлял, что из этого представления игра, а что — искренняя неприязнь ко мне. Наконец Грегсон закончил писать и закрыл папку. Он сунул ручку в верхний карман пиджака и откинулся в кресле, потом развернулся к окну и сквозь щели в жалюзи принялся разглядывать крошечную автостоянку.
— Куда вы смотрите? — спросил я через какое-то время.
— Никуда, — бесстрастно ответил Грегсон.
Мы просидели в полном молчании добрых пару минут, после чего я поинтересовался, могу ли идти.
— Куда? — в свою очередь задал вопрос Грегсон.
— Ну, идти. В смысле, домой. Отсюда. Куда угодно.
— В Мидлсбро, что ли? — Только теперь он опять повернулся ко мне.
Я промолчал, предугадав очередной подвох.
— Знаешь, чем занимаются в Мидлсбро? — спросил Грегсон, поняв, что ответа от меня ему не дождаться.
Я едва заметно качнул головой.
— Муштрой. У-у, это быстро приводит в чувство. «Налево! Направо! Встать у кроватей, говнюки!» Каждый вечер ледяной душ во дворе и брюссельская капуста на ужин, — злорадно заключил Грегсон. — Кроме того, там полно педрил. Почти все ребята, которые туда попадают, превращаются в чьих-нибудь «подружек». А те, кто не желает присоединиться к большинству по собственной воле… делают то же самое через силу. Избежать общей участи не удается никому.
Это стало последней каплей. Не знаю каким образом, но у Грегсона получилось всего в нескольких коротких фразах материализовать самые страшные мои кошмары — особенно насчет брюссельской капусты. По спине у меня пробежал холодок, и я ощутил непреодолимое желание спрятаться под ближайшей кроватью. Должно быть, мистер Какашка все прочел по моему лицу, поскольку довольно долго наслаждался моим выражением, откинувшись на спинку кресла.
— В конце концов, там такие порядки. Правда, есть и кое-что хорошее. Ты получишь рабочую специальность — каменщика, сборщика мусора, подметайлы — и выйдешь из стен школы добропорядочным человеком. Выпускники Мидлсбро в дальнейшем живут нормальной, серой, скучной жизнью. Не этого ли хотят для своих детей все родители? Папочка с мамочкой будут просто счастливы, если смогут рассказать соседям о своем милом мальчике, а не о том несносном хулигане, который отравляет им жизнь сейчас. В Мидлсбро выправят всех, будь уверен. И — уж извини — тебя тоже.
Блин, если Грегсон собирался довести меня до приступа неконтролируемого бешенства, он действовал в правильном направлении. Мои органы восприятия были настолько перегружены, что я едва мог вздохнуть, не говоря уж о том, чтобы выдать достойный ответ. Грегсон еще с полминуты ухмылялся, как старый педофил в палате детей-коматозников, после чего сменил тактику.
— Сам понимаешь, Мидлсбро — это Мидлсбро. В Гафине практикуется совсем иной подход. Мы объясняем молодым людям, что такое преступление, учим их оценивать последствия своих действий, доказываем бессмысленность спонтанных, неподготовленных краж и ограблений. В основном, юными преступниками движет любопытство: получится ли улизнуть? Хватит ли у меня смелости? Хватит ли умения? Учителя в Гафине продемонстрируют тебе границы твоих возможностей, проверят отвагу и даже научат правильно воровать, однако через год, по окончании курса, тебе совсем не захочется использовать полученные умения. — Грегсон вещал так сладко, что у меня чуть не текли слюнки. — Тебя научат смотреть на мир по-другому, а не просто промоют мозги, как в Мидлсбро. Из наших стен ты выйдешь обновленным, а не задавленным.
Я ни черта не понимал. В Гафине нас научат воровать с расчетом на то, что, покинув школу, мы не станем этого делать? Слыхали? Наверняка не обойдется без нравоучений на тему жертв и наказаний, и все же такая перспектива представлялась мне привлекательной.
— По-вашему, этот метод помогает перевоспитать людей? — наконец выдавил я, не веря сам себе.
