прочесть это послание немедленно.
— Нет, сэр, я не могу. Отец не любил меня и даже, как мне кажется, презирал, но я всегда повиновался ему и не чувствовал себя в силах перечить и возражать ему. Тем более, что это была его последняя воля… Но поверенный моего отца, мистер Бенбридж, сейчас уехал по делам, и регистрировать завещание будет он. А пока я чувствовал бы себя намного спокойнее, если этот документ и конверт будут не у меня, а в других руках. Поэтому я пришел просить доктора Троубриджа и… Взять их до возвращения мистера Бенбриджа и…
— И? И что же? — спросил Гранден, когда молодой человек замялся.
Дэннис снова повернулся ко мне.
— Вы знаете человеческую природу, доктор. Никто не может лучше знать ее скрытые пружины, чем врач, который видит людей, так сказать, без масок. Как выдумаете, мой отец бредил, когда предупреждал меня не жениться на Арабелле, или… — Он снова замолчал, но его взгляд был достаточно красноречив.
— Видишь ли, Дэннис, — начал я, чувствуя себя несколько неловко, — я не вижу никаких причин для сомнений. Твой отец завещал тебе все свои деньги при условии, что ты женишься на Арабелле, и, мне кажется, это указывает на его истинные чувства.
Я старался говорить уверенно, но воспоминание о последних словах Тэнтвула мучило меня. В его голосе было какое-то мрачное удовлетворение, когда он говорил портрету, что его сын и племянница хотят пожениться.
Гранден заметил мое легкое колебание.
— Сэр, — сказал он Дэннису, — а не могли бы вы рассказать нам обо всем, что предшествовало предупреждению вашего отца? Доктор Троубридж, возможно, слишком близок к вам, чтобы смотреть на все объективно, а я не знаю ни вашего отца, ни вашей семьи. Эта молодая особа и вы удивительно похожи друг на друга. Как говорится в завещании, она жила в вашей семье с раннего детства. Не скажете ли вы, как это случилось?
Как справедливо заметил мой старый друг, Тэнтвулы так похожи, что их можно было принять за близнецов. У них были маленькие прямые носы, безвольные рты и светлые кудрявые волосы. Они напоминали гипсовые статуэтки, отлитые по одной модели.
Сейчас они сидели перед нами, по-прежнему держась за руки, в их глазах застыло выражение страха и беспокойства.
— Вы помните нас, когда мы были маленькими, доктор? — спросил меня Дэннис.
— Конечно, лет двадцать тому назад меня пригласили осмотреть вас. Вы тогда только что устроились в старом доме Стивенса, и кумушки судачили о странном джентльмене, приехавшем с запада с двумя детьми и китайским поваром. Этот джентльмен отвечал грубостями на любезности соседей и никогда ни с кем не разговаривал.
— Что вы думали о нас, сэр?
— Ну… я считал вас братом и сестрой и констатировал тогда, что у вас обоих корь.
— Вы не помните, сколько нам было лет?
— Тебе, кажется, года три, а Арабелле, наверное, год — полтора.
— И когда вы снова нас увидели?
— Много позже. Тебе было лет десять. В тот раз у вас была свинка. Вы были довольно странными, очень спокойными детьми.
— Доктор Троубридж, если с вами всю жизнь кто-то жестоко обращался, если вы не помните ни одного ласкового слова или жеста от этого человека, и вдруг этот же человек делает вам подарок, позволяя вам исполнить ваше самое заветное желание, и угрожает наказать вас, если вы его не выполните, разве у вас не появятся сомнения? Не заподозрите ли вы ужасную шутку?
— Не совсем понимаю.
— Тогда слушайте. За всю свою жизнь я не помню, чтобы отец улыбнулся, я хочу сказать, по- дружески. Из-за него наша с Арабеллой жизнь была сплошной травлей. Мне было два года, когда мы приехали в Гаррисонвиль, но я смутно помнил о доме на западе. Большом доме на холме над океаном, со стенами, увитыми глициниями и диким виноградом, и красивую даму, которая брала меня на руки, целовала и иногда давала мороженое с ложечки. Я смутно помню маленькую девочку, сестренку, но эти воспоминания такие отдаленные, что, может быть, я их просто выдумал. Мои настоящие воспоминания начинаются с короткого путешествия в сухую жаркую местность с отцом, молчаливым китайским слугой и девочкой, которая, как мне сказали, была моей кузиной Арабеллой.
Отец обращался с нами крайне сурово. За самую пустяковую провинность нас били хлыстом, а провинностей было много. Если мы молчали, нас обвиняли в том, что мы надулись, и спрашивали, почему мы не играем в саду. А если мы играли там и кричали, нас били за то, что мы горластые грязные ребятишки.
Поскольку мы не имели права встречаться с другими детьми, мы придумывали себе игры. Я был Тристаном, а Арабелла — Изольдой, или я был королем Артуром, а она — Дамой Озера, которая возвращала королю его меч. Не говоря об этом вслух, мы знали, что вероломный рыцарь, великан или дракон, которого я должен был победить, был на самом деле мой отец.
Но когда разыгралась реальная драма, во мне не было ничего от героя.
Мне было тогда, наверное, лет тринадцать. В тот день меня отхлестали в последний раз. В глубине сада протекал ручей, прежний владелец расширил его и сделал бассейн с лилиями. С годами цветы погибли, а бассейн остался и был нашим любимым местом для игр. В нем мы научились плавать — не очень хорошо, но нам хватало и этого. Купальных костюмов у нас не было, и мы купались в белье, а затем обсыхали на солнышке. Однажды, когда мы плескались, счастливые, как тюленята, на берегу внезапно появился мой отец и злобно закричал:
— Вылезайте! Вот, значит, как вы проводите время! Я столько труда положил на ваше воспитание, а вы так себя ведете!
Я начал было говорить, что мы только купались, но он ударил меня по лицу.
— Замолчи, маленький негодяй! Ты у меня узнаешь!
Он срезал прут тальника и, зажав мою голову в коленях, отхлестал меня до крови, после чего пинком отправил в бассейн, как бессердечный хозяин — провинившегося щенка.
Как я уже говорил, я не герой. На помощь пришла Арабелла. Она помогла мне вылезти на скользкий берег, обняла меня и забормотала:
— Бедный, бедный мой Дэннис! Это я виновата, я не должна была позволить вести меня в воду! Как только дядя Варбург умрет, мы в тот же день поженимся, и я буду такой доброй к тебе, и ты будешь так нежно любить меня, что мы забудем обо всех этих ужасных днях.
Мы думали, что мой отец ушел, но он, видимо, задержался посмотреть, что мы будем делать, потому что, едва Арабелла замолчала, он тут же появился из-за кустов рододендрона. Я впервые в жизни услышал его смех.
— Значит поженитесь, да? Хорошая выдумка, отличная шутка! Очень хорошо, женитесь! Посмотрим, что из этого выйдет!
С этого раза он больше меня не бил, но изобретал всевозможные моральные пытки. Мы не смели ходить в школу, у нас был репетитор, коротышка с крысиной мордочкой, которого звали Эриксоном. По вечерам мой отец заставлял нас делать уроки. Если мы не могли решить арифметическую задачу или проспрягать латинские глаголы, он унижал нас своим сарказмом и каждый раз издевался над нашим желанием пожениться. Он постоянно угрожал нам страшными карами, если мы это сделаем.
Итак, доктор Троубридж, вы должны понять мои сомнения. У меня впечатление, что оговорка в его завещании является частью тщательно подготовленной отвратительной шутки — отец как бы ждал возможности посмеяться над нами из могилы.
— Понимаю тебя, мой мальчик, — сказал я, — но…
— Никаких «но»! — внезапно воскликнул Жюль Де Гранден. — Этого ужасного покойника похоронят завтра в два часа дня, так? Хорошо! А завтра же вечером вы обвенчаетесь! Я буду польщен, если вы пригласите меня быть вашим свидетелем. Троубридж поведет невесту к алтарю, и мы порадуемся! Вы поедете в замечательное свадебное путешествие и узнаете сладость любви, еще более сладкую от вашего
