– Второй! – отозвался, помедлив, сосед.
«Первый-второй, – с нарочитой неспешностью покатилось по шеренге, – первый-второй…»
Когда ленивая эта волна достигла левого фланга, иссякнув возле старшины, он приказал:
– Перррвые номера, шаг вперед… арррш!
Я был вторым и остался на месте, а Фанька Выходцев, мой сосед справа и мой друг, шагнул из строя, успев шепнуть:
– Вот увидишь, сдвоит шеренгу и – колонной по два «бегом арш» на передовую.
Четыре дня назад наш поистрепавшийся полк отвели в ближний тыл для пополнения, а так как свежие силы успели влиться, можно было и впрямь ждать переброски на линию огня.
Однако новая команда старшины поставила роту в тупик:
– Перррвые номера, снять вещмешки, достать котелки!.. Выставить котелки перед собой, вернуться в строй!
Парни сделали по шагу назад, мускулистый Фанькин локоть придвинулся к моему.
Л перед неровной шеренгой солдат вытянулась такая же неровная шеренга котелков.
– Внимание, – дурашливо пискнул завзятый балагур Санёк Старичев, пулеметчик, – счас боженька наполнит их кашкой!
И молитвенно вскинул глаза на крутолобые августовские облака.
По шеренге прокатился смешок.
– Ррразговорчики! – пресек старшина, но тут же сменил гнев на милость: – Вольна-а!
И на себя тоже, как видно, распространил свою команду: сразу ссутулился и так, сутулясь, пошел вдоль цепочки котелков, поочередно заглядывая в каждый из них,
Напротив балагура Сани будто споткнулся – придержал шаг.
– Кто хозяин посуды?
Санёк мгновенно сориентировался:
– Виноват, товарищ старшина, с пулеметом провозился, на котелок времени не осталось. Но я его сегодня же с песочком…
– Не сегодня, а сейчас! – оборвал старшина. – Даю пять минут.
Санёк помчался выполнять команду.
– Напросился на боженькину кашку! – кинул вслед Андрей Скипа, но прозвищу Скипидар, второй помер пулеметного расчета.
– Ррразговорчики! – вновь призвал к порядку старшина.
Странный смотр продолжался. Только теперь, встретив грязный котелок, старшина сразу вскидывал подбородком в ту сторону, куда убежал пулеметчик: «Пять минут!»
– Обычная санитарная проверка, – шепнул Фанька и добавил удовлетворенно: – Ко мне не прискребется!
Оказалось же, санитария ни при чем, просто часть солдат из прибывшего пополнения не имела по чьему-то недогляду котелков, и нам выпало поделиться этим нехитрым воинским снаряжением.
Вот и все.
За этим старшина и построил нас сегодня.
Отныне у каждого оставшегося в роте котелка получалось по два владельца. Пары подбирались – кто с кем хотел. Я, само собой, объединился с Фанькой…
Полное его имя было Нифантий, а девчоночье – Фанька – прилепилось в железнодорожном институте, где мы и познакомились. И подружились. Он приехал с Байкала и в доверчиво распахнутых глазах привез его синее бездонье, как-то сразу располагавшее к этому парню.
Наш институт готовил не просто специалистов по строительству и эксплуатации железных дорог, но инженеров, которые могли бы, помимо этого, возглавить, при случае, работы по восстановлению разрушенных линий. При случае… Начавшаяся война успела преподнести немало подобных случаев, и выпускники института стали «на вес золота».
Недаром уже в июле 41-го наркомат обороны распространил на институт так называемую броню, освобождавшую от призыва в действующую армию преподавателей и студентов.
Узнав о заслонившем нас от фронта «броневом» щите, Фанька принялся доказывать в кругу друзей, что по справедливости право на освобождение должно распространяться лишь на старшие курсы – они действительно представляют собой ценность для государства; мы же, едва закончившие обучение по программе общеобразовательных дисциплин, обязаны приравнивать себя к студентам всех остальных вузов страны, и, коль скоро те подлежат призыву, нам не след отсиживаться в кустах. Стыдно будет после перед собой и детьми, если таковых поимеем.
Пошли в военкомат. Пошли и… получили от ворот поворот. Выпроваживая нас из кабинета, военком объяснил:
– По вашему институту не мы – Москва решает, так что прошу не обижаться.
Фанька ухватился:
– А кто в Москве мог бы?.. Скажем, если от Ворошилова добро будет – отпустите?
Военком рассмеялся – видимо, ценил юмор.
– С Ворошиловым спорить не станем.
Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.
– Не может быть, чтобы не дошла,- убеждал нас Фанька, – А буде дойдет, неужели у маршала поднимется рука написать «нет» сибирякам?
Через трое суток тающий от уважения почтальон вручил Фаньке бланк с красной полосой и грифом – «Правительственная»:
«На усмотрение райкома комсомола. Ворошилов».
…Райком отпустил десятерых.
Сегодня в строю нас двое.
Фанька часто повторяет:
– Ты мой фронтовой побратим, и это братство – на всю жизнь.
И не забывает добавить при этом:
– Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.
В окопе мы всегда рядом, в атаке – тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.
И не задумывался я тогда – не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.
Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.
У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.
Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала – как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.
И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.
С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками – не подремлешь!
Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.
– Оставишь там чего-ничего,- пробурчал, засыпая. – И сухари на меня получи… Не забудь!
Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями – свежеиспеченным хлебом.
В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.
Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча
