бьет по ним палкой, бьет, само собой, жалеючи, но все же так, чтобы пробудить, – наверное, надо пожить какое-то время такой жизнью, чтобы понять, с каким наслаждением мы в этот раз намылись в бане, а потом расположились в жарко натопленной избе, кто на полатях, кто на лавках, и слушали рассуждения Кости Сизых:
– Нет, это надо же: спали дома на матрацах, под одеялами, с подушками под головами и даже не догадывались, что самое-то большое счастье поспать вот так, на голых досках…
В сгустившихся сумерках не разглядеть было его лица, но я отчетливо «слышал» улыбку – ироничную и грустную одновременно. И невольно улыбался сам. И остальные, наверное, тоже улыбались и думали при этом: многое по-новому заставит оценить нас эта война, многому научит наше поколение.
Впрочем, уже научила…
Пришел старшина, скомандовал:
– Занавесить окна телогрейками! И чтоб ни щелочки нигде!
И добавил тоном Дяденьки из книжки – добродушным и счастливым:
– Лампу раздобыл и керосин нашел.
Следом за старшиной к нам потянулись солдаты из других отделений. Оказалось, Иван Авксентьевич успел рассказать о моей находке.
Собрался практически весь взвод, исключая часовых. Хорошо еще, выбранная нами для ночлега изба не имела перегородок – одна большая горница, гости разместились более или менее терпимо.
Меня усадили за стол в центре, выкрутили в лампе повыше фитиль.
– Начинай, как давеча, с «Ивана», – подсказал старшина и объявил с улыбкой: – Тут про мое имя почти что целый столбец.
«Иван – самое обиходное у нас имя… переиначенное из Иоанна (коих в году 62), по всей азиятской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русскаго…»
– От Дуная, Кубани, Урала и до Амура, – подхватил Иван Авксентьевич, прерывая меня, – на этаких тысячах верст – и везде мои тезки! А какой-то несчастный фриц собрался нас задавить!
Разволновался, схватился за кисет, но остановил себя:
– Уговор дороже денег!
Дело в том, что по его же собственному предложению договорились во время чтения не курить…
Я двинулся дальше. Знакомые живые слова чередовались с устаревшими, давно вышедшими из употребления, звучащими для нас странно, порою смешно. Однако никто ни разу не засмеялся.
«Изба (истопка, истпка, истба, изба), избенка, избеночка, избушка, -шечка, -шенка, -шеночка, изобка, избочка, избишка, избина, избища – крестьянский дом, хата…»
Не знаю почему, я волновался и, чтобы скрыть волнение, читал вначале как бы с усмешкой. Но, случайно подняв от книги глаза, увидел, как меня слушают: сосредоточенно,
чуть запечалившись. И перестал паясничать.
«Избавлять – избавить кого, чего или от чего; спасать, освобождать; отклонить беду, неприятность; выручать, подавать помощь заступничеством…»
– Как он каждое слово чувствовал! – вновь не удержался старшина.
– До самого, что ни на есть, нутра добирался, – подхватил Костя Пахомов, помощник командира взвода. – ИЗБАВЛЯТЬ – это же про нас, про нашу сегодняшнюю задачу: спасать, освобождать свою землю от фашистов, подавать матерям, сестрам помощь заступничеством!
– Вот я и говорю, – обрадовался старшина,- об этом и говорю…
Ему, я видел, чертовски хотелось покурить, он буквально изжамкал в ладонях кисет, а все тянул с перекуром: жаль было прерваться.
Я решил помочь ему:
– Не пора посты менять?
Старшина бросил взгляд на часы, кивнул согласно, – Не хочется сегодня в приказном порядке этого делать…
Умолк, ожидая, кто изъявит желание пойти в подмену. В комнате воцарилась тишина. Какие-то мгновения она была просто тишиной, затем превратилась в тишину неприятную, потом – в тягостную.
Добровольцев не обнаруживалось. Зря, видно, такое затеял старшина: легко ли принудить себя покинуть теплую избу, уйти от Даля! Когда бы приказ – все просто, а так: «Почему я, а не сосед?»
Другой разговор, позови старшина под пули – там сработало бы сознание долга, а тут, хотя и совестно перед товарищами, которые ждут подмены, но никто не сомневается, что товарищи поворчат да и простят.
– Можно, я пойду?
Матрена?..
Старшина не успел ответить: солдата хлестнула в спину подначка Антона Круглова:
– Все, братцы, Родина спасена: Матрена двинул подавать помощь заступничеством!
На парня низринулся хохот всего взвода – низринулся, согнул плечи, заставил втянуть голову.
Из-за хохота почти не слышен был звук оплеухи, настигшей Антона. Влепил ее Костя Сизых. И встал рядом с Матреной.
– Товарищ старшина, разрешите на пару с ним!
Старшина снова не успел ответить: взвился Круглов.
– Ах, так? – кинулся на Костю.
Теперь старшина уже не позволил выйти событиям
из-под контроля:
– Круглов! – рявкнул.
Санинструктор притормозил, но не успокоился:
– Он же меня ударил! – растерянно топтался, оглядывая только что хохотавших бойцов. – Все видели? Сизых меня ударил!
Никто, однако, не поспешил записаться в свидетели, а старшина распорядился:
– Боец Круглов, пойдете в караул! Кроме того, приготовиться Путинцеву, Коржеву, Сергееву!
Шагнул к двери, скомандовал, раскрывая кисет с махрой:
– Перекур!
Наша речь на фронте поневоле приобрела иной характер, чем это было дома. Причем мы совершено не замечали случившейся перемены. Даль же как вернул нас в мирное время, от зажелтевших страниц веяло уютом семейных вечеров, полузабытым тепло шершавых материнских ладоней.
Прочесть успели всего-ничего, 53 страницы. 53 из 779.
И когда наутро приготовились покинуть отогревшую нас деревушку, я невольно заколебался: не взять ли книгу с собой? Однако вещмешок у меня был набит под завязку, а если бы и удалось втиснуть, следовало приготовить себя к необходимости таскать на плечах лишнюю пару килограммов.
Стою возле стола, прибрасывая на руке громоздкий том, раздумываю, как поступить.
– Может, возьмем с собой?
Оборачиваюсь: Матрена.
– А хозяину оставить расписку: дескать, позаимствовали книгу во временное пользование. Для ознакомления.
И начинает распускать шнурок на горловине своего полупустого вещмешка, который старшина выдал ему взамен утраченного.
– Я бы мог… Место есть… Не думайте, под голову класть не буду, не помну.
Так Владимир Иванович Даль стал нашим постоянным спутником. И собеседником: в свободные часы теперь устраивались громкие читки словаря.
Прочитанное, как правило, тут же обсуждали. Причем весьма заинтересованно. Естественно, применяя к себе, к своим познаниям, пониманию жизни. Даль помог ощутить всю необъятность Родины, необъятность духовного богатства народа. И спокойную его мудрость.
На отдельных словах задерживались: не совпадали мнения. Спорили порой до хрипоты. Втягивались
