— Очарованье? Весьма трогательно! Любовное? Весьма душещипательно! Весьма! Рыдаю!
— Над чем, позвольте?
— Как только богатство и власть стали главной целью нынешней цивилизации, сильные мира сего подвергли человечество смертельному искушению. И тут ваш романс спет. Готовьте катафалк, а не строительство любовных беседок.
— Что-что-что? Оставьте гибель человечества для нервных аспиранток, хе-хе! Давайте спустимся на землю. Скажите: а самоубийство — тоже искушение? Вы слышали о веревке в «дипломате» Тарутина?
— Я говорю обо всем человечестве. Бог дал ему в одинаковой мере и разум, и вожделение, и жадность как искус и наказание. Сначала был искус полов. Так сказать, любовь. Или — желание, страсть, либидо. По Библии — Адам и Ева этому начало. А потом через тысячи лет… Искус властью, атомом и деньгами.
— Оставьте в покое Бога, если вы серьезно. А может, речь идет о самом сатане? О черных дырах в Галактике? А может, они правят бал, искушают противоестественным и запретным?
— Если в понедельник утром сам себя не похвалишь, то всю неделю дураком ходишь!
— Они наглеют, эти доморощенные борцы с отечественным гидростроением!
— Вокруг экологии какая-то эпидемия непристойностей и густопсовое обилие болтовни!
— Поворот северных и сибирских рек — дикая постановка вопроса. Непосильная трата денег. Десятки миллиардов. Вместе с тем жизнь — простая математическая задача.
— Поворот — провокация и вредительство! Поворот ведомственных морд в сторону полного развала сельского хозяйства!
— Нет мира между жадностью жизни и неотвратимостью смерти. Есть лишь короткое перемирие. И это и есть прогресс, трагедия народов. Все равно — конец один. Путь туда, где лежит уже семьдесят миллиардов. Какая разница, от чего погибнуть — от стрелы или от радиации, от отравления воздуха или от голода, который приближают наши мелиораторы!
— О, советчики! Вожди! Учителя жизни! Прагматики! Болтуны! Не даете дышать! Давайте заткнемся!
— Прекратите свои давайческие настроения!
— Семидесятые и восьмидесятые годы — мусор шестидесятых и пятидесятых.
— Вы кто — хрущевец? Сталинист? За что вы боретесь? Не палач ли вы духа, извините великодушно? Не гомо люденс ли вы, играющий в науку? Мы с вами по разные стороны баррикад.
— Палач и жертва связаны одной веревочкой.
— А точнее?
— Нихт раухер!
— Что?
— По-немецки это значит: для некурящих! То есть — я могу с вами вступить в серьезный конфликт, хотя я вас, к счастью или сожалению, не знаю. Вы, кажется, что-то пишете? Фельетоны? Виноват, не читал. Но-о… мне ясно: на сцене литературы и науки полно фельетонистов.
— Это вы в мой адрес?
— Что вы, что вы! Современная истина кокетлива, как шансонеточка. Она пальчиками приподымет край платья и приоткрывает только частичку своей прелестной ножки. Ах, вы о другой истине? Ах, вы о политике? Там тоже частица! А где она вся? В Сталине? В Хрущеве? В Брежневе? Или во мне, в вас?
— Это вы меня… с частицей? Ха-ха!
— Не заключается ли ваш смех в надежде, которая разрешается ничем? Я понял: вы — журналист. Добавлю: у нас с вами разные группы крови. Поэтому задаю вопрос: знаете ли вы, какого размера уши у валаамовой ослицы?
— Как все-таки груб Тарутин. Опять пьян. Впервые видит человека и просто смеется в глаза. Над всеми подряд издевается, ерничает, всех хочет перессорить, высмеять. Что за гонор! Георгию Евгеньевичу не стоило бы его на такой вечер все-таки… Сегодня он многим испортит настроение.
— Никто его не переупрямит!
— Академику ядовито-интересно, как ты взлетел и как ты упал, разбив лицо в кровь! Он болен мизантропией.
— Послушайте, при чем ослица? Что за ослица? Валаамова? Чушь! Надеюсь, вы не черносотенец, не охотнорядец с кистенем! Не оскорбляете ли вы великую легенду?
— И то, и другое, и пятое. Кстати пришла случайная мысль, как глоток воздуха перед смертью. Тупой собеседник — украденное время. Виноват. Пересохло в горле. Я хочу выпить.
— Нихт раухер? Вы то в туалет, то выпить. Нагрубите и убегаете от разговора!..
— От чего убегаю? Извините, у вас, кажется, пуговица не застегнута.
— Где? Что вы себе позволяете? Как-кая п-пугови-ца?
— Проверьте. Здесь дамы. Надо соблюдать приличие в костюме.
— Вы не очень вежливы. Я хотел спросить: как ваше здоровье?
— А вам какое дело?
— В общем-то он наглец, несомненно. Оскорбил человека — и как с гуся вода. Посмотрите на его спину. Ему бревна таскать, а не наукой заниматься. Впрочем, умственные его способности таковы, каких он заслуживает.
— Но-но, здесь вы злословите. Этот парень не так прост.
— Желание может быть конструктивным, может быть и разрушительным.
— А освободительным?
— Пе-едант! Все сегодняшние наши проблемы и боли покажутся нашим потомкам всего лишь идефикс.
— Ой ли?
— Американцы считали, что к тысяча девятьсот тридцатому году Америка будет самой богатой страной в мире.
— Удалось?
— Вполне. К концу сороковых.
— В мировой индустрии — технология. У нас — штурм Волги, штурм Днепра, штурм Ангары, штурм космоса и так далее. Не военные ли это термины, глупейшие в наши дни?
— Наука и техника Штатов — это их алиби, и тут ничего не попишешь.
— И так мы догоним Америку — штурмами?
— А кто его знает, как ее догнать!
— Науке надо изменять мир, а мир не поддается изменению.
— Позвольте вклиниться в вашу чудесную беседу?
— Вклинивайтесь, если вы…
— Это пляска на крышке гроба. Вот что ваша наука.
— Но-о… Антиконформизм, антитехницизм, антиурбанизм — это тоже пляска?
— Абсолютно!
— Вы опять, Тарутин, ломаете дрова. Пессимизм!
— Где еще, к хрену, дрова? И где, к хренам, пессимизм? Наша наука очень быстро состарилась и одряхлела. Из ее штанов сыплется песок.
— Эт-то поч-чему — песок?
— Она усвоила новую религию — ложь, то есть — вранье. В науке командуют бездарности.
— Н-да! Вот как?.. Что тогда изменит мир, если не наука? Фатализм? Мировая революция?
— Любовь — да пребудет вовеки. Аминь.
— Любовь?
— И вера.
— И надежда?
— Лишнее. Любовь и вера. Я сказал так. Произошла эрозия времени и надежды.
— Вы хотите исцелить и изменить мир любовью и верой? Но, судя по всему, сейчас искушение — убить человека.
— Я не доверяю категории любви. Но доверяют другие.
