только заискивающе умолял искательными глазами академика Козина, видимо, каждую минуту вспоминая свое рабское уничижение в сауне, и не мог справиться с лицом. Это было выше его сил — лицо не подчинялось ему, оно подергивалось, оно лоснилось испариной отраженного ужаса. Но никто не обращал на него внимания, на это оробелое «спасибо», а губы его все продолжали бормотать никому не нужную благодарность.
«Каким же образом оказался здесь Битвин? Он приехал сюда только сейчас? Что это за люди с перстнями? Понимаю ли я что-нибудь до конца?» — болезненно прошло в сознании Дроздова, и в ту же секунду он столкнулся взглядом со встречными взглядами, выразившими разные чувства: глаза Битвина, обежав с ног до головы фигуру Валерии, не скрыли поощрительное мужское одобрение, молниеносный ненавидящий взгляд Козина прорезал его насквозь бритвенными лезвиями, и теперь ясно было, что академик не простит ему массажную комнату никогда.
— А знаете, Филимон Ильич, бассейн здесь прекрасен, вы были правы, — внезапно для себя выговорил Дроздов, и непредвиденная фраза была фальшивой, явно подсознательной, но он сказал ее, точно ничего не произошло и ничего неприятного не должно было произойти между ними в естественной обстановке отдыха. — Да, вы правы: чудесный бассейн.
— Я не говорил ничего подобного, — просипел горловым шепотом Козин и, как окурок, брезгливо ткнул необъеденную утиную ножку в блюдо. Его опущенные щитки желтых век вздрогнули, но не открылись, лицо сузилось, стало вместе с бородкой остроугольным, и Дроздов вновь подумал: «Тут, кажется, мои отношения прояснены исчерпывающе».
— К нам приехал, к нам приехал Сергей Сергеич дорогой!.. — по-цыгански упоенно выкрикивал Веретенников и перекатывал лакированные глаза.
— Весьма рад вас видеть здесь, — свежим голосом сказал Битвин, энергично подходя с рюмкой к Дроздову и кавалерски склоняя бритую голову перед Валерией. — И вас, очаровательная…
— Меня зовут Валерия Павловна, — подсказала она непринужденно и одарила светской улыбкой.
— И вас, очаровательная Валерия Павловна, — галантно повторил Битвин, скользя по ее фигуре цепким взглядом, и Дроздову показалось, что он либо неумело играет кавалера, либо не вполне трезв. — Надеюсь, вы не плохо чувствуете себя, Игорь Мстиславович, в этом богоданном раю… вместе с Валерией Павловной?.. — обратился он не без обычной живости, но в живости этой и в «богоданном раю» был заметный пережим нетрезвого человека, которому необходимо быть трезвым. — Что такое? Что такое? — игриво продолжал Битвин, поворачиваясь к сидящим за столом. — Я стою с рюмкой… а ваши уважаемые гости?.. Мы должны сию минуту исправить ошибку!.. Немедленно, будьте добры, наполните рюмки и бокалы!
Вокруг послышались веселые крики: «Рюмки! Девочки, дайте чистые рюмки и бокалы!» — и накатывающейся волной возникло суетливое движение, смешались голоса, смех, умиленные восклицания Чернышова, оглушительно заиграл туш Веретенников, засновали передники официанток, рядами засверкали рюмки и бокалы на подносе. И подле Валерии, лаская хмельной хитрецой всезнающих глаз, возвысилась медведеподобная глыба Татарчука, самолично раскупорившего шампанское; кто-то из новых гостей наготове держал бутылку коньяка, поспешно наполнялись через край бокалы и рюмки на покачнувшемся подносе, который с испуганным смешком еле удержала девица в наколке; Веретенников отчаяннее заиграл туш, отчего бравурно зазвенело в ушах; Битвин, жестом приглашая выпить, поднял рюмку, глядя со значительной серьезностью на ноги Валерии, взявшей бокал шампанского, сказал:
— Я понимаю отлично… Тарутина, который хотел рюмку заменить вашей туфелькой. Что это за знаменитая золотая туфелька, покажите нам.
— Золотых туфелек нет. Имеем спортивные шлепанцы, — засмеялась Валерия и выставила правую ногу в резиновой «вьетнамке». — Сказка про Золушку кончилась.
— Жаль, что мы не во всем находим взаимопонимание, глубокоуважаемые коллеги, — проговорил Битвин несоответственно тому, что говорил секунду назад, резко опрокинул рюмку в рот и с молодеческим даже размахом бросил ее, брызнувшую осколками, в пылающий камин. — Рюмки бьют об пол за удачу, — сказал он непогрешимо. — Но сказка кончилась, и все вы без туфелек.
Он склонил покрытую испариной голову перед Валерией, нетвердо сделал поворот на каблуках и пошел к столу, где двое из прибывших с ним гостей уважительно подхватили его и посадили на центральное место рядом с молчаливым Козиным. Сейчас же две юные официантки нежными феями появились справа и слева позади него и насупленного академика, с женственной плавностью наполняя им рюмки. И Татарчук, пышущий сквозь мохнатый халат влажным жаром разогретого тела, поддерживая под локти Валерию и Дроздова, повел их к столу, смешливо убеждая:
— Сидайте, любезные гости, напротив лидера, полулидера, подлидера, хо-хо, извиняйте, Сергей Сергеевич. Беседуйте.
— Расслабьтесь, — глядя в стол, сказал болезненно Битвин. — Поговорим потом.
«В словах Татарчука какая-то издевка над Битвиным. Что это значит?»
А шум за столом нарастал, становился хаотичнее, горячее, бессмысленнее, все громче гудели голоса, все чаще хлопали пробки шампанского, открываемого с кавалергардским мастерством Веретенниковым (бутылка юлой раскручивалась на полу, дном ударялась об пол, и пробка выстреливала в потолок), все явственнее звучал, рассыпался колокольцами смех девиц в наколках, а их настойчиво и щедро угощали шампанским на разных концах стола, уже разрушенного, залитого, неопрятного, — и в какую-то минуту Дроздов увидел, что Битвина нет за столом, что в самом воздухе что-то изменилось, затуманилось, повернулось, стало дробиться меж бутылок, разрушенных закусок, осоловелых лиц, сигаретного дыма, снятых пиджаков, спущенных галстуков, среди разговоров и хохота, между почтительно замершим в ловящем внимании Чернышовым и сурово-высокомерным Козиным, среди воркующего тенора Веретенникова и раздраженного голоса Татарчука, внушительным стуком пальца по краю стола доказывающего кому-то из приехавших гостей:
— Щука отливает икру в середине апреля! Знать надо! Налим мечет икру в январе. В протоке — там течение, холодная вода — ловля ночью. Он подо льдом нерестится. Знать надо, если уж вы рыбарь галилейский!
— Да я приехал к вам не на рыбалку, а как к себе домой пришел. Я вместе с Сергеем Сергеевичем…
— Где он? — с неудовольствием спросил Татарчук. — Он мне нужен.
— В массажной, наверно, Никита Борисович. Разрешите позвать?
— Позвать, немедленно позвать!
— Мы сейчас уйдем по-английски, — шепнула Валерия. — Сначала я, потом вы. По-моему, достаточно…
— Умница вы.
Когда через полчаса они спустились с вещами на притемненный первый этаж, Дроздов услышал из за двери в столовую железно бухающие звуки рока, мужские голоса, женские вскрики и смех и, не одолев любопытства, осторожно приоткрыл дверь. В зале были погашены люстры, горели лишь несколько бра, накрытые прозрачной зеленой материей, и будто в зеленовато-мутной воде двигались, прыгали босиком по ковру в сумасшедшем ритме белеющие фигуры, как ожившие статуи в лунном парке; проступали на диванах полунагие тела, и кто-то огромный в распахнутом халате, с бутылкой шампанского в руке, обезумело вскрикивая: «Раз живем, раз живем!» — глыбой пошатывался посреди танцующих, пытаясь выделывать слоновьими ногами затейливые кренделя.
Битвина здесь не было.
Глава восемнадцатая
Он лежал на краю огромной воронки, ослепляемый раскаленными трассами очередей, пронзающими ночь вместе с окриками немцев. Немцы в рост шли по полю, поочередно проверяя изуродованные бомбежкой позиции орудий, короткими очередями добивая раненых в ровиках. Сначала между очередями доносились стоны, потом стихли, и его дрожью била мысль о последних предсмертных секундах, о том, что
