— Многие люди живут интересной жизнью, — коротко ответил Фабер.
— Да… И многие пишут книги, — уже более неуверенно заключила Ким.
— Слишком многие… Моей матери уже семьдесят два, ей нужно потакать, — продолжал он, — как старший сын, я не могу не принимать близко к сердцу ее интересы. Сентиментальная пожилая женщина, испытывающая потребность излить свои чувства, — это одно, но сентиментальная пожилая женщина, желающая, чтобы кто-то вроде вас записывал все это, — совсем другое; именно по этой причине я должен обстоятельно поговорить с вами, прежде чем вы начнете работу. Вряд ли вы приступите прямо сейчас… Я бы даже не хотел, чтобы вы виделись с моей матерью сегодня.
— Вы не думаете, что ей было бы любопытно взглянуть на новую служащую… узнать, что я за человек? — спросила Ким.
— Нет, — отрезал Фабер.
— Обещаю вам, я не буду утомлять ее. Я только поздороваюсь…
— Я уже достаточно ясно дал понять, что не хочу, чтобы вы видели ее сегодня, — оборвал он ее с ноткой такой холодности в голосе, что ей пришлось забыть о записке, принесенной Траунсер, и принять извиняющийся вид.
— Прошу прощения, мистер Фабер.
— Пока вы работаете здесь, указания вы будете получать от меня, — сказал он ледяным голосом. — От меня и ни от кого больше… Вам все ясно?
— Да, мистер Фабер.
— И, пожалуйста, запомните, что у меня нет времени на работников, страдающих плохой памятью. Я плачу высокую зарплату и в обмен ожидаю моментального исполнения любой моей прихоти. Это вам тоже понятно?.. Лучше бы это было так, — предупредил он ее, — потому что я вряд ли сделаю исключение в вашем случае. Если вы чувствуете, что работа здесь — это не то, чего вы ожидали, я оплачу вам обратную дорогу в Лондон, и мы забудем о том, что агентство ввело вас в заблуждение.
В какое-то мгновение соблазн поймать этого человека на слове и принять деньги на обратную дорогу в Лондон был очень велик, но в последний момент Ким передумала.
— Я прекрасно поняла вас, мистер Фабер, — заявила она.
Казалось, он на секунду расслабился.
— Замечательно! — произнес он и направился к двери. — Вы проделали большой путь и, думаю, устали и хотите отдохнуть. Ужин будет в восемь, и я буду ждать вас в гостиной без десяти восемь. Пока вы здесь, вы будете жить как член нашей семьи.
Тут Фабер повернулся и взглянул на собаку, дремлющую в своей корзине.
— Если это животное вас раздражает, вышвырните его вон, — сказал он. — Ему уже шестнадцать лет, и скоро придется его усыпить.
— О нет! — вырвалось у Ким.
Фабер презрительно скривился.
— Похоже, у вас с моей матерью найдется немало общего, — заметил он. — Как бы то ни было, в данный момент Бутс ничего не угрожает. Она достаточно здорова и не кусается. Как только она попробует это сделать, я позвоню ветеринару.
Глава 3
Ким отправилась к себе и по чистой случайности не заблудилась по дороге.
Войдя в гостиную, она перевела дух. У девушки было такое чувство, что она попала под проливной дождь. Ее пробирала дрожь, в голове шумело.
Насколько Ким могла судить по их краткому знакомству, Гидеон Фабер был энергичным человеком — в нем почувствовалась какая-то природная живость, когда он вошел, сопровождаемый скачущим Маккензи. Но первое благоприятное впечатление улетучилось как дым. Ким подумала, что теперь пребывание в этом доме может превратиться для нее в постоянный кошмар.
Было только шесть, оставалось еще два часа до ужина. Ким вспомнила о миссис Фабер и с трудом подавила гнев: бедняжка, затерянная где-то в этом огромном доме, жаждет хоть одним глазком взглянуть на девушку, которую наняли на ближайшие полгода в качестве ее личного секретаря, — хотя, собственно говоря, время работы не было ограничено временными рамками; и разумеется, она должна просто сгорать от любопытства, если нанять секретаря для нее было так важно, как о том упомянул старший Фабер.
Интересно, все ли три сына миссис Фабер были слеплены из того же теста? А дочь… Ее единственная дочь?
Довольно странно, что в агентстве Ким сказали о замужней дочери миссис Фабер, но ни словом не обмолвились о сыновьях. У Ким сложился образ пожилой женщины, одиноко живущей в роскоши и уж никак не притесняемой родственниками. Она желала написать мемуары и хотела, чтобы кто-нибудь помог ей в этом. Проще простого… А Ким получила это место, потому что случайно приехала в агентство буквально через минуту после того, как пришел запрос из Мертон-Холл.
Ким любила свою профессию, и отзывы с места ее последней работы были просто великолепные. К тому же у нее было кое-что, о чем, возможно, Гидеон Фабер и не подозревал. Его сестра позвонила в агентство, поставив несколько странное условие: «Пожалуйста, пришлите кого-нибудь с привлекательной внешностью и приятным характером, так как моя мама считает, что не сможет работать с человеком, который профессионален и не более того. Ей нужна симпатичная секретарша… Которая сможет взять на себя обязанности не только секретаря, но и компаньонки».
И в агентстве пришли к выводу, что мисс Ловатт как нельзя лучше соответствует всем этим требованиям. Собственно говоря, они были весьма горды собой потому, что им удалось ее найти.
Но, шагая взад и вперед по комнате, Ким все больше укреплялась в мысли, что она должна остаться. Может быть, и стоило принять обратный билет в Лондон и выбросить из головы Мертон-Холл и все, что с ним связано. Ее ждет и другая работа… Возможно, не такая роскошная, но ничуть не менее интересная. И такая, где она сможет быть хозяйкой собственной души, а не приступать к работе, имея за спиной бессердечного работодателя.
Тут Ким вынула из сумочки короткое приветственное письмо миссис Фабер и снова перечитала его. И решила, что должна остаться, по крайней мере на какое-то время.
В комнате уже побывала горничная и распаковала ее вещи, аккуратно разложив их по ящикам. Ким открыла дверцу шкафа и выбрала себе платье на вечер — черное, кружевное. Оно очень шло девушке.
Приняв ванну, Ким почувствовала себя намного лучше. Она подкрасила глаза и слегка тронула помадой губы, отчего они стали мягко поблескивать.
Наконец Ким надела на стройную шею нитку жемчуга, чуть-чуть надушилась, переложила носовой платок и письмо миссис Фабер в маленькую парчовую сумочку и вышла из комнаты, отправившись исследовать дом.
Это было здание в форме буквы «Е», с двумя внутренними двориками позади и разнообразными хозяйственными постройками и конюшнями. На конюшнях были часы, отбивавшие каждые полчаса, и их звук, казалось, повисал в неподвижном, прозрачном воздухе холодного январского вечера, и луна рассматривала свое отражение в обрамленном тростником озере.
Дом походил на беспорядочно построенный, запутанный лабиринт, где в стенах внезапно открывались маленькие лесенки, а коридоры заканчивались в самом конце каждого крыла. Ким, по ее расчетам, находилась в западном крыле, здесь царила гнетущая тишина, словно эти стены никогда не слышали звука шагов, а голоса редко поднимались выше осторожного шепота, который уплывал в окна. Вдруг девушка заметила, что в полумраке кто-то прячется. Ким смогла разглядеть только огромную фигуру в фартуке и чепце. Девушка догадалась, что это была Траунсер. Ким заметила, что женщина с тревогой всматривается в глубину коридора, разглядывая ее стройную фигурку в черном кружеве. Горничная сжимала ручку белой двери, и, когда Ким инстинктивно ускорила шаги, она повернула ручку и позволила двери открыться внутрь, так что поток мягкого желтого света осветил коридор.
