Он указал глазами на стул, стоящий подле письменного стола, а сам, обогнув стол, сел в кресло. — Верьте мне, заявит!
— Но чего, собственно, хочет старый Уинстон и что он… может? — спросил Бекетов.
— Пожалуй, он хочет меньше, чем мы полагаем. Он слишком умен, чтобы хотеть многого, — ответил Михайлов.
— Он хочет спасти империю? — спросил Бекетов и взглянул на письменный стол. Зеленый свет настольной лампы мягко стлался по столу, освещая большие листы линованной бумаги, исписанной мелким почерком Михайлова. — Но ведь это почти… хрестоматийно, Николай Николаевич! — воскликнул Бекетов, мысленно журя себя за то, что он дольше, чем следовало, задержал глаза на страницах, разложенных на столе. — С той далекой поры, когда отпрыск Мальборо ушел сражаться с бурами, по сей день… он единственно, что делал, это спасал империю. Спасательный круг был в своем роде его фамильной эмблемой.
— Нет, сейчас у него одна забота — спасти Британские острова! — живо откликнулся Михайлов.
— Любой ценой, но спасти острова, а с империей можно и повременить, — заметил Бекетов как бы в тон Михайлову. — Если говорить об эмблеме, то это не столько спасательный круг, сколько коромысло. Да, обычное коромысло, на котором россиянки носят воду: с одного конца — Америка, с другого — Россия. Два ведра!.. Два полных ведра!.. Задача — донести эта ведра, не расплескать!..
— Говорят, когда Гопкинс прибыл на Британские острова, навстречу гостю был послан поезд с бригадой в белых перчатках. Вот это и есть американское ведро, Сергей Петрович! — мгновенно подхватил посол.
— А русское? — спросил Бекетов.
— Русское мы, пожалуй, еще увидим! — произнес Михайлов и взглянул на стол, по которому были рассыпаны страницы. — Ходят слухи, что русское ведро будет доверено лорду Бивербруку. По мнению Черчилля, он самый красный из всех его коллег и больше остальных может рассчитывать на доверие русских. Самый красный…
— Но по этому принципу сам Черчилль должен уйти в отставку?
— Нет, все сложнее… Вы читали его речь?
— Да, конечно.
— Но и ее недостаточно, чтобы понять Черчилля. — Михайлов задумался, взглянул на Бекетова искоса: — Завтра Черчилль выступает на танковом заводе… Начинается в своем роде танковая неделя. На обычную рекогносцировку нет времени — пора военная!.. Готовы ехать со мной?
— Да, разумеется.
— Тогда спокойной ночи. Кстати, комната ваша выходит в сад. Выключите свет и пошире откройте окна… Если не будет тревоги, а ее, по всей вероятности, не будет, до шести выспитесь вполне.
— Почему до шести, Николай Николаевич?
— В шесть выедем на завод.
Когда Бекетов уходил, он ненароком, против воли задержал взгляд на столе и в углу на одной из страниц, лежавших веером, увидел цифру 47. Видно, это лежала рукопись очередной книги Михайлова — посол работал по ночам.
8
Автомобиль выехал за Лондон, и густозеленая роща, свежая, лиственная, обступила дорогу.
— Как в Подмосковье… где-нибудь по дороге в Щелково, — сказал Бекетов.
— Да, действительно похоже, — отозвался Михайлов. — Хотя здешний лес другой — гуще, зеленее, да и настоящей суши в нем нет, как почти нет хвои. В прошлое воскресенье выехали с женой за город. Так просто вошли в лес и постояли часок, послушали птиц… Лес как островок мира, только он и сберег тишину.
Михайлов заговорил о жене, а Бекетов подумал: какая она у Михайлова?. Наверно, деятельная и чуть-чуть властная. С тех пор как Бекетов прибыл в посольство, Михайлов произнес имя жены дважды и, как показалось Сергею Петровичу, сделал это не без удовольствия.
На развилке дорог посольскую машину ждал «виллис».
— Mister ambassador? Come along with us, please… Господин посол? Пожалуйста, за нами…
Посольский автомобиль пошел вслед за «виллисом» и медленно въехал в ворота большого заводского двора, мощенного ярко-белой плиткой и разлинованного рельсами узкоколейки.
— Черчилль часто выступает перед рабочими?.. — спросил Бекетов.
— По-моему, да. В традициях английских парламентариев разговор с рабочими не исключается… Черчилль умеет это делать.
«Виллис» пересек двор и остановился у кирпичного особняка, крытого цинком.
И вновь Бекетов услышал фразу, произнесенную на развилке дорог:
— Mister ambassador? Come along with us, please…
Оказывается, позади особняка был второй двор, такой же круглый и выпукло-покатый, как и первый, но в отличие от первого до краев заполненный людьми. Посреди двора возвышалась железнодорожная платформа — ей надлежало быть трибуной. Толпа, окружившая платформу, была плотной. Люди сидели на фермах подъемного крана, стоящего поодаль, на крышах вагонов, а один озорник (на заводе должен быть такой) взобрался на водокачку, стоящую над заводским двором, и помахивал оттуда английским флагом, в котором, как показалось Бекетову, красный преобладал больше обычного.
— We are expecting for the prime minister. He will be here in some minutes…[2] — Человек с родимым пятном на щеке смотрел в дальний конец двора — очевидно, Черчилль должен был появиться оттуда. — Have you any news from Russia?[3]
— News? Not very good… — заметил посол и, взглянув на Бекетова, произнес: — Mister Beketoff came from Russia yesterday, he will be able to tell you better than I can…[4]
Все, кто смотрел на посла с невеселой пытливостью, теперь смотрели на Бекетова. «Как там в России?» — точно спрашивали они.
— Плохо сегодня, а завтра будет хуже, но надо бороться. Где правда, там и сила, а правда у нас… — сказал Сергей Петрович и подумал: надо было бы найти другие слова — и легче, и радостнее. Они внушат людям надежду. Но, наверно, эти слова искать не ему…
— Бывало, погибали и с правдой… — сказал человек с родимым пятном на щеке.
— А потом воскресали. С правдой не погибнешь, — отозвался Бекетов.
— Я согласен и не воскресать, дайте только пожить подольше, — сказал англичанин.
— А я согласен с тем, что сказал…
— Ах, эти русские имена — язык сломаешь! Простите… Да, да, мистер Бекетов, мистер Бекетов! — произнес человек, до сих пор молча стоявший рядом, и приладил к уху дужку очков. Бекетову показалось, что они были скреплены на переносице кусочком белой жести. Жесть, как припой, поблескивала. — У нас на Гитлера не одна, а три силы!.. — Он бросил взгляд в дальний пролет двора. — По-моему, это он!..
Бекетов посмотрел в ту сторону. Да, это был Черчилль. Полный, круглоплечий, сутуловатый, с короткой шеей, что заставляло его смотреть чуть-чуть исподлобья и казаться хмурым даже тогда, когда он не хотел быть таким, он шел нарочито неторопливой походкой, будто давал присутствующим до конца уяснить смысл происходящего — на завод приехал Черчилль. Те, что сидели на фермах крана, зааплодировали, и Черчилль снял шляпу и невысоко поднял ее над головой, однако при этом оставался хмурым. Это было необычно — жест приветствия и более чем пасмурное лицо. Он точно хотел показать всем своим видом, что нынешний митинг отнюдь не празднество. Хотя толпа, заполнившая двор, была плотной, она заметно расступилась перед тучной фигурой Черчилля. Теперь Бекетов видел глаза Черчилля. Они были круглыми, навыкате, неожиданно светлыми, то ли серо-сизыми, то ли голубыми. Лицо человека обозначилось еще не ясно, а глаза видны — человек знал силу своего взгляда и пользовался ею достаточно грубо.
