53
Самолет, в котором находился Бардин, приземлился на заснеженном аэродроме Саки во втором часу ночи. По тому, с какой торопливостью прибывший самолет был отрулен в дальний конец летного поля, а его пассажиры эвакуированы с аэродрома, в Саки ждали важных гостей. И действительно, всю ночь над аэродромом гудели самолеты и на белом поле вспыхивала едва приметная полоска красных лампочек — одна за другой садились машины.
У Хомутова, с которым Бардин прибыл в Саки, разболелась старая рана, и те три с половиной часа, пока самолет добирался из Москвы до крымской земли, он не сомкнул глаз. Осколок мины, разворотивший бедро, видно, задел и кость — к непогоде левая нога ныла. Друзья утверждали, что по походке Хомутова и его характерному прихрамыванию внимательный глаз может определить погоду на завтра. «Я себя знаю, кроху синего неба и капельку тепла — это все, что мне надо», — говорил Хомутов, освобождая на неширокой снежной тропе, ведущей к аэродромному общежитию, место для Егора Ивановича. «Синего неба пока не обещаю, а тепла добуду», — говорил Бардин, привалившись всей массой доброго тела к хомутовскому плечу. И в самом деле, Бардин выхлопотал для товарища скромное прибежище в аэродромном общежитии летчиков, напоил чаем погорячее и уложил спать, надеясь часа через два, не прервав драгоценного хомутовского сна, уехать на аэродром.
Но Бардин не рассчитал: Хомутов спал ровно столько, сколько оставалось до встречи. Короче, когда самолет с Черчиллем возник в рассветной дымке февральского утра, они были на аэродроме вместе. А утро оказалось и в самом деле февральским: с низким небом, которое едва ли не касалось лежащего на земле снега, с заметью.
— По слухам, вчера тут погода была много лучше, — сказал Хомутов, поднимая меховой воротник — в зимней наркоминдельской шинели было немногим теплей, чем в летней, но воротник был хорош даже для этой погоды. — Если бы прилетели вчера, риск был бы меньшим…
— Вчера они не могли прилететь, — отозвался Бардин. — Репетиция требует времени…
— Репетиция? — переспросил Хомутов и зябко подвигал плечами — начала пробирать утренняя изморозь. — Репетиция на Мальте?..
— На Мальте, — согласился Бардин. Транспортные самолеты, которые аэродром принимал всю ночь, шли с Мальты, как, впрочем, и машина, что сейчас коснулась колесами взлетного поля. — Репетиция на Мальте.
— Все-таки они одним миром мазаны! — воскликнул Хомутов и, выпростав из перчатки руку, коснулся щек, вначале одной, потом другой. От недосыпания лицо покрылось гусиной кожей.
— «Они»? Это как же понять? — попытался уточнить Бардин.
— Они! — повторил Хомутов.
— Ну что ж… у нас будет возможность проверить и это сомнение, — заметил Бардин уклончиво. — По-моему, самолет взял правее, вон куда порулил!..
— На мой взгляд, в нынешней обстановке только Рузвельт и способен дать понять Черчиллю, что тот пошел дальше, чем ему могут позволить союзники… — произнес Хомутов, не отрывая взгляда от самолета, который сейчас был уже хорошо виден. Хомутов будто адресовал свои слова прямо британскому премьеру. — Только Рузвельт…
— Может дать понять, но не дал, так? — спросил Бардин, в его тоне было несогласие. — Не дал? И в Тегеране не дал понять?
— В Тегеране?.. Нет, не дал! — храбро отрубил Хомутов. — Не дал!
Невзирая на ранний час, церемония встречи была соблюдена до конца. Духовой оркестр грянул с силой поистине державной и, казалось, как рукой снял у гостей пасмурность, вызванную бессонной ночью. Вдоль фронта войск, выстроенных для встречи, пошел армейский джип с президентом, рядом, прихрамывая, как мог поспевал Черчилль. Машина с президентом прошла от Бардина шагах в пяти, и Егору Ивановичу лицо президента показалось заострившимся, а глаза, окруженные нерезкой лиловатостью, необычно большими. И еще приметил Егор Иванович, президент высунул из-под пледа руку и поднял ее — в приветственном жесте Рузвельта была некая молитвенность, точно он хотел осенить присутствующих крестным знамением. Грузноватость Черчилля была едва заметной, казалась грузноватостью от неудобной обуви, премьер понимал, что его походка тяжела, пытался с этим совладать и, прибавляя шагу, должен был останавливаться — сердце не пускало. Но лицо его не отражало боли. Наоборот, лицо премьера казалось даже одухотворенным — старик не любил парады, чеканный шаг военных, блеск медных труб и литавр, гром оркестра. Да, он не без охоты отдавался стихии встречи и — это было совсем похоже на чудо — в такой мере сливался с настроением толпы, что забывал, как сейчас, о своей особой позиции.
Как ни торжественна была встреча, ей был придан темп завидный. Прежде чем скомандовать «по коням», хозяева пригласили гостей к столу, прием был сымпровизирован тут же, при этом ему была сообщена едва ли не та же стремительность, что и церемонии встречи. Президент съел банальную булочку с сыром, запив ее горячим чаем. Премьер скептически прищурил правки глаз, хватил рюмку коньяку и пошел от стола к машине, больше обычного отдуваясь. Наблюдательный Хомутов видел, как почтенный сэр Уинни, стремясь к автомобилю, соскользнул с тропы и, стоя на одной ноге, пытался удержать равновесие, при этом сводил и разводил руки, точно попал не в снег, а в воду.
— Такого второго не сыщешь! — торжествовал Хомутов, ему был интересен англичанин. — Уникален!
Они возобновили разговор, когда машина, на которой они отправились в Ялту, оставила аэродром и впереди легли холмистые степи предгорья.
— Значит, даже в Тегеране… Рузвельт был заодно с Черчиллем, так? — неожиданно обратил свой вопрос к Хомутову Егор Иванович — не воспользовался ли он этим молчанием, чтобы собраться с силами и скрестить мечи? — Даже в Тегеране…
Хомутов наклонился, стараясь рассмотреть колонну «виллисов», которую дорога, взбирающаяся на холм, сделала видимой. В колонне было машин двадцать, впрочем, это была не единственная колонна, идущая в Ялту. Как обычно, машины шли с интервалом метров в тридцать, ведущие и замыкающие «виллисы» были с автоматчиками. Даже эти первые километры обнаруживали: в таком количестве регулировщиков, пожалуй, не было необходимости. Да вряд ли все военные, несущие вахту на шоссе, были регулировщиками — на дороге были выставлены дозоры, она охранялась усиленно.
— Не хочу умалять Тегерана… Тегеран — благо! — продолжал Хомутов. — Но Тегеран не может существовать сам по себе, он для нас дорог в той мере, в какой имеет значение большой десант, который Тегеран предрек…
— Простите меня, но тогда уместен вопрос: большой десант, который, как вы изволили выразиться, предрекла конференция в Тегеране, этот десант не имел для нас цены?.. — полюбопытствовал Бардин, он понимал, что пространная пауза бы, по-своему использована и Хомутовым, в его доводах был свой план.
— Все относительно, Егор Иванович… — заметил Хомутов уклончиво, он, вопреки своей натуре безбоязненной, избегал категорических утверждений. — Чтобы наш ответ был объективен, надо мысленно взглянуть на карту и установить, где в июне сорок четвертого находились советские войска… Взглянули? Теперь ответьте: могли союзники не высадить большого десанта, когда наши войска не сегодня-завтра готовились выйти к границе и вступить в Румынию и Польшу?.. Могли? Я бы снял своз возражения, если бы мы говорили об иных датах: о сорок втором или даже сорок третьем, но речь идет об июне сорок четвертого…
— Тегеран был в декабре сорок третьего… — уточнил Бардин без особого воодушевления. — Надо идти от декабря, а не от нюня…
— Нет, надо идти именно от июня… — возразил Хомутов. — Союзники, говоря о десанте, вели отсчет с июня, но не в этом суть… Если даже взять за исходную точку декабрь, буду прав я, а не вы: тянуть дольше с десантом было нельзя, затяжка уже не соответствовала их интересам…
— Интересам американцев?
— И англичан…
