комнату платить! Может, он богатый!
— Да ладно тебе, не сердись. Все, закроем эту тему. Ну, ошиблись, с каждым бывает.
— Заставили меня в Блуберри тащиться!
— На шикарной машине, между прочим.
— Ваша шикарная машина на обратном пути в снежном заносе застряла! Сделали из меня идиотку! Вырядили! Что я вам, передвижной цирк на колесах?
Раздосадованная и усталая путешественница весьма невежливо повернулась ко всей честной компании спиной и, выйдя, от души хлопнула дверью. С потолка посыпалась неровно положенная побелка.
— Дураки! — с наслаждением проорала Эллен, уже стоя в коридоре и вымещая на ни в чем не повинных приятелях неизвестно почему подступившие злость и обиду. — Ни дня больше здесь не останусь! В вашей задрипанной дыре! Воображалы и неудачники!
Выпалив все эти ужасно обидные слова, она взбежала по лестнице, распахнула дверь своей комнатки и кинулась на кровать, даже не сняв туфель. Сердце разрывалось, мысли путались. Как же так? Ее все бросили, предали! Стоило исчезнуть из виду, как обожаемые родственники и друзья расползлись, кто куда, даже не побеспокоившись о ее, Эллен, существовании.
Где-то в глубине души девушка постоянно надеялась, что мать в какой-то момент снова превратится в любящую и понимающую женщину, души не чающую в своей дочери. Такой та казалась бедняжке в глубоком детстве, до того как их бросил отец.
Только теперь, постояв перед запертой дверью бывшего родного дома, Эллен с беспощадной ясностью осознала, что веселая и добрая женщина — всего лишь плод ее воображения и миссис Дэвис, избавившись от докуки, только вздохнула с облегчением. Сама бы она себе не призналась в этом никогда, но девушка, бывшая некогда маленькой непоседливой девочкой, служила только надоедливым, раздражающим напоминанием об исчезнувшем муже. И теперь, когда напоминание внезапно исчезло, миссис Дэвис скорее всего с радостью выбросила из головы все, что было с ним связано. Жива ли дочь, здорова ли — ее это совершенно не интересовало. С глаз долой — из сердца вон.
Поэтому, окончательно и полностью осознав свое одиночество, Эллен мочила слезами подушку и никак не могла успокоиться. Уходя, она подсознательно надеялась, что ее поймут, пожалеют, позовут обратно. Обратят, наконец внимание. Но так получилось, что привычный мир, обнаружив в один прекрасный день ее отсутствие, просто покатился дальше, совершенно не заботясь о том, что сталось с девушкой, которая совсем недавно была его частью. Надо сказать, что, не так давно пылко жаждавшая свободы, сейчас Эллен чувствовала себя ужасно. Больной, мертвой, несуществующей, всеми брошенной… и к тому же полной дурой.
Такое положение дел казалось невыносимым: слишком многое ожидалось от поездки домой. Ей, выросшей под гнетом непоколебимого авторитета матери, теперь не хватало душевных сил и способностей для того, чтобы продолжать жить одной. Укрывшись в глуши, Эллен ни на минуту не сомневалась, что миссис Дэвис недовольна, ужасно разозлена таким поступком всегда послушной дочери и даже, может быть, раскаивается.
Жизнь в «Лисьей норе» была протестом, постоянной полемикой с властной женщиной, ненавидящей собственную дочь. Но теперь, когда выяснилось, что это не ненависть, а глубокое равнодушие, протест потерял всякий смысл. Отъезд миссис Дэвис и свадьба Эдварда — да с кем! — обесценили поступок, в который Эллен вложила всю свою храбрость.
Только теперь девушка поняла, что была не жертвой семейного террора, а обузой для матери. Следуя ложно понятому чувству долга, миссис Дэвис собиралась пристроить ее, сбыть с рук и воплощала свою идею с бездушным упорством бульдозера, а бедняжке казалось, что ее мучают намеренно. О нет, к ней, как оказалось, не испытывали ненависти! Просто не любили. Иногда этого бывает достаточно, чтобы сломать человеку жизнь.
— Что ж, лучше понять, какая ты дура, в двадцать лет, чем в конце жизни, и жутко огорчиться на смертном одре, — пробормотала Эллен, прекратив заливать слезами подушку. Нельзя же, в конце концов, рыдать целую вечность!
Она села на кровати и постаралась собраться с мыслями. Ситуация, минуту назад казавшаяся ей чудовищной, теперь выглядела скорее комичной.
— Эллен, открой, пожалуйста, — послышался за дверью тихий голос Марты.
Эллен ничего не ответила, со стыдом вспоминая, какими именно словами называла своих, в общем-то, ни в чем не повинных друзей.
Не получив ответа, девушка просто толкнула дверь и вошла. В руке она держала белую фаянсовую чашку.
— Я же знаю, что ты тут… — начала она, но увидела зареванное лицо подруги и осеклась. — Я вот тебе успокоительного чая принесла…
— К черту чай! — решительно сказала Эллен, утирая слезы покрывалом. — Марта, слушай, извини. Я не хотела…
— Обрушить на наши бедные головы все эти прекрасные слова? — улыбнулась та. — Ну, мы, вообще- то, поняли. Не каждый день жених, которому намереваешься дать полный и решительный отказ, дает полный и решительный отказ тебе самой. Какого удовольствия лишил!
— А, ты об Эдварде… — Эллен шмыгнула носом. — Понимаешь, я просто не ожидала… Впрочем, все это не важно. Так вы не сердитесь? Я такая неблагодарная!
— Пошли елку наряжать, — улыбнулась Марта. — Завтра ведь Рождество.
Выплакавшись, Эллен неожиданно успокоилась. И они вместе пошли наряжать елку.
Просто закончился некий эпизод моей жизни, думала она, с великим прилежанием развешивая красные, синие и золотые шары на рождественской елке, которую установили внизу. У меня есть работа, друзья, крыша над головой и кошка, которая каждый день будит меня, требуя еды. Завтра Рождество. Марта приготовит индейку с клюквенным соусом или что там полагается… В конце концов, я ни разу еще не отмечала толком этот чудесный праздник.
— Пэд, а ты рождественские псалмы знаешь? — окликнула она юношу, втащившего в зал огромную коробку с гирляндами.
— Сто штук! — немедленно последовал бодрый ответ. — Нас, бывало, папа выстраивал в ряд, и мы распевали.
— Вот только тебе на ухо медведь наступил, — рассмеялась Ри, старательно прилаживая над входной дверью темно-зеленый венок из омелы и остролиста, перевитый красивыми алыми лентами. — Ты, моя дорогая, не верь ему. Все пели, а крошка Пэдди лишь рот открывал. Потому что иначе благостная атмосфера моментально улетучивалась. Он же ревет, как больной слон!
— Неправда!
— Чистая правда. — Ри наконец прикрепила венок, слезла со стремянки и полюбовалась творением своих рук. — Отлично! Вот завтра приедет какой-нибудь прекрасный принц или даже король нефтяной… — Она мечтательно вздохнула. — Ну вот, приедет он, значит, поцелует меня под омелой и сразу влюбится! Разоденет меня в шелка и бриллианты…
— Как же, жди! — фыркнул Пэд. — Да и с какой стати он будет тебя целовать, если влюбится только после поцелуя?
— А я ему сначала понравлюсь, — не растерялась Ри. — А уж потом он полюбит меня великой любовью! Да, явись завтра сюда нефтяной король, уж я его не упущу!
— Думаешь, омела помогает? — вдруг заинтересовался ее брат-насмешник.
— Уверена! Впрочем, хорошее действие оказывает так же бутылка коньяку. Жаль только, что недолгое…
Эллен, прислушиваясь к обычному подтруниванию друг над другом двух любящих родственников, приладила на верхушку красивой пушистой елки серебристого ангела с трубой. Внезапно ей пришло в голову, что, занятая своими проблемами, она не купила никому подарков к Рождеству. А теперь уже было поздно…
Ладно, мне, наверное, тоже никто ничего не купил, не очень уверенно утешила она себя. Ну, забыла, с кем не бывает?
