затруднительном положении — сам побывав не раз во многих переделках. Он не знал, верить ли сэру Уильяму или тем, кто его обвинял. Против сэра Уильяма были очень серьезные улики, и Берти необдуманно взял расследование на себя. Естественно, от него ожидали решения.
Еще раз обсудив произошедшее за ломберным столом, все вместе они решили, что сэру Уильяму нельзя больше позволять играть в баккара и что он должен подписать соответствующий документ, где выразил бы согласие с этим решением.
Берти сказал, что он подпишет его вместе с другими. Конечно же, он должен был вести себя осмотрительнее, зная, как опасно давать какие-нибудь письменные свидетельства.
Сначала сэр Уильям отказывался подписать, говоря, что это равносильно признанию вины. Было много споров, в которых принял участие и Берти, и в конце концов они убедили сэра Уильяма поставить свою подпись.
На этом инцидент должен был бы быть исчерпан, но все сомнительное имеет странную способность становиться известным газетчикам. И, как всегда, все было сильно преувеличено, но это не главное. Главным было то, что вновь газеты наперебой писали материалы об экстравагантном поведении принца Уэльского. Дело получило широчайшую огласку, сэр Уильям был публично разоблачен, и частное дело стало общим достоянием.
Сэр Уильям, боясь окончательно потерять репутацию, решил, что у него нет другого выхода, как начать дело о клевете против своих обвинителей. Берти был в ужасе.
Вскоре ему прислали повестку явиться в суд в качестве свидетеля. Что могло побудить его подписать эту бумагу? Это был предел глупости. И вот теперь он второй раз должен был появиться в суде в качестве свидетеля.
Трудно было поверить, что главной фигурой на этом процессе был Уильям Гордон Камминг, так как газеты уделяли свое внимание не ему, а принцу Уэльскому. И даже когда суд принял решение против Гордона Камминга, пресса пригвоздила Берти к позорному столбу.
Будущий король, писали в газетах, предается азартным играм… и совершенно не интересуется государственными делами. Доход его чересчур велик. Эти деньги можно было с большим успехом потратить на другие дела. Надо сказать, что в свое время Гладстон убедил принца заняться благотворительностью, и Берти стал членом королевской комиссии по устройству жилищ для рабочих.
При всех его недостатках Берти отличался добросердечием и ужаснулся при виде условий, в которых жила беднота; его высказывания по этому поводу были известны. Однако газетчики и это использовали, чтобы обвинить его, только теперь уже в лицемерии. Человек возмущался бедственным положением других людей, писали они, а вместо того, чтобы тратить часть своего огромного дохода на помощь бедным, он предпочитал играть в баккара. И этому человеку, чья цель в жизни — удовольствия, предстояло стать королем. Какой от него будет прок стране?
Одна из газет с ужасом писала, что такое поведение привело к революции во Франции. Вильгельм, узнав о случившемся, сделал вид, что он глубоко шокирован. Во время пребывания Берти в Пруссии Вильгельм произвел его в почетные полковники прусской гвардии. Теперь в письме ко мне мой внук высокопарно заявлял, что очень огорчен поведением одного из своих полковников, замешанного в таком скандале.
У меня такое высокомерие вызвало раздражение и желание сказать ему, что я о нем думаю. Берти же был взбешен, и неприязнь между ним и его племянником еще больше возросла.
Бедный Берти! Несмотря на то, что я находила его образ жизни предосудительным, мне было почти жаль его.
Мне кажется, что я изменилась благодаря дружбе с лордом Биконсфилдом: мой двор стал менее мрачным, чем в годы, последовавшие за смертью Альберта. Это не значило, что я меньше горевала о нем; я думала о нем постоянно, но я стала позволять себе некоторые развлечения.
Мы стали устраивать в Осборне домашние спектакли, в которых принимали участие наши гости. Мы разыгрывали живые картины на разные темы. Мне это очень нравилось, я снова чувствовала себя молодой. Впервые после смерти Альберта я принимала в Осборне профессиональных актеров. Они прекрасно поставили «Гондольеров» Гилберта и Салливэна. Потом мистер Три поставил в Балморале свою пьесу «Красный фонарь». В ознаменование моего семидесятишестилетия был сыгран «Трубадур» Верди. Такие развлечения казались мне очень приятными и оживляющими; я думала, что это понравилось бы и Альберту. Еще раньше мой внук Эдди — Альберт-Виктор, старший сын Берти — обручился с принцессой Мэй фон Тек. Эдди никогда не блистал способностями; его брат Георг опережал его в учебе. Но Эдди был любимцем родителей. Мне кажется, Александра любила его не только потому, что он был ее первенцем, но потому, что он отставал в развитии и нуждался в ней больше, чем другие.
Было очень приятно узнать, что он обручился с Мэй. Она была очаровательная девушка — способная и жизнерадостная — и довольно хорошенькая. Мэй очень подходила бедному Эдди, и он был в восторге. Ему уже давно хотелось жениться. Свадьба должна была состояться 27 февраля.
Прошло Рождество, и в январе я получила телеграмму из Сэндрингэма с сообщением, что у Эдди инфлюэнца. По словам Александры, он чувствовал себя неплохо и не было оснований для беспокойства.
Мы с Беатрисой готовили восемь живых картин. Меня особенно интересовала одна, изображавшая империю, где Беатриса играла роль Индии. Вечером того же дня мы представляли живые картины, и они имели большой успех, а на следующий день пришла еще одна телеграмма из Сэндрингэма. Инфлюэнца Эдди осложнилась воспалением легких. Я отметила с тревогой, что на дворе было тринадцатое января; я по- прежнему суеверно боялась четырнадцатого, но по крайней мере сейчас был уже январь, а не декабрь.
Я думала, не поехать ли мне в Сэндрингэм, но в каждый мой приезд поднималась ужасная суета, и я сочла, что бедной Александре сейчас и без меня достаточно хлопот. На следующий день — роковое четырнадцатое — пришла еще телеграмма. На этот раз от Берти: «Господь взял у нас нашего дорогого Эдди». Какая трагедия! Вместо свадьбы теперь состоятся похороны.
После шестилетней работы парламент был распущен. Известие, что Гладстон с жаром участвует в предвыборной борьбе, меня ужаснуло.
— Чтобы одержимый неуемный человек восьмидесяти двух лет правил Англией и огромной империей, это просто смешно. Это какая-то скверная шутка, — сказала я Понсонби.
Однако это произошло. Хотя он и не получил того большинства, на какое рассчитывал, Гладстон стал моим премьер-министром в четвертый раз.
Через несколько дней после выборов он прибыл в Осборн для церемонии целования руки. Он очень изменился с тех пор, как я его видела в последний раз. Он сильно постарел, согнулся и ходил, опираясь на трость. Лицо его сморщилось, он был смертельно бледен, взгляд у него сделался странный и даже голос изменился.
— Мы с вами еще больше охромели, мистер Гладстон, — сказала я ему. Я не могла заставить себя выказывать дружелюбие человеку, которого никогда не любила. Уж лучше бы он не цеплялся за власть, думала я. Но народ им почему-то восхищался, может быть, это из-за его ночных похождений. Правда, я сомневалась, чтобы он продолжал заниматься спасением душ падших женщин.
Я бы не хотела принимать его, но он был избранником народа, и мне пришлось смириться. Я сомневалась, чтобы с таким маленьким большинством он мог бы проводить в жизнь свои идеи. Сейчас его обуревало желание ввести в Ирландии ограниченное самоуправление. Мне казалось, что шансов у него мало. Однако он все-таки провел свой билль через палату общин, правда, к счастью, его отвергла палата лордов. Я была очень довольна и надеялась, что нам больше не придется слышать об ирландском самоуправлении.
Когда стареешь, дни летят быстро. Один незаметно сменяет другой, а там, глядишь, и год прошел.
Бедная Александра долго переживала смерть Эдди, но она немного утешилась, когда с принцессой Мэй обручился Георг. Мы все любили Мэй и находили справедливым, что, потеряв жениха, она могла теперь выйти за его брата. Свадьба состоялась в июле 1893 года.
Вскоре после свадьбы умер брат Альберта Эрнст. Эта смерть не стала для меня тяжелой потерей, так как я всегда сознавала его несовершенство и меня изумляло, как могут быть непохожи братья. Я всегда благодарила судьбу, подарившую мне Альберта, а не Эрнста. После его смерти Альфред унаследовал
