Это почти невыносимо — так понимать его. Каждая пауза, каждое его движение, чтобы поставить фишку на черное или серое поле, вызывают во мне желание схватить его руку и прижать ее к своему сердцу там, где сильнее боль. Не знаю, исцелил бы меня такой поступок или совсем разорвал бы мое сердце, но хотя бы кончилось это постоянное голодное ожидание.
Ксандер играет с отвагой и умом, Каем руководит глубокая интуиция и расчет; оба — сильные игроки. Они так прекрасно подходят друг другу.
Сейчас ход Кая. Ксандер зорко за ним наблюдает. Рука Кая нависает над доской. В тот момент, когда фишка в воздухе, я вижу, куда надо ее опустить, Чтобы выиграть, и знаю, что он это тоже видит. Он планировал всю игру для этого последнего движения. Он смотрит на Ксандера, и Ксандер отвечает ему взглядом, и оба связаны игрой, более глубокой и начатой раньше, чем этот поединок на доске.
И Кай опускает руку и ставит фишку на то поле, где Ксандеру легко взять ее и выиграть. У Кая нет и тени сомнения в сделанном ходе. Он ставит фишку с громким стуком, затем откидывается на спинку стула и смотрит в потолок. Мне кажется, я вижу слабый намек на улыбку на его губах, но я не уверена в этом — она тает быстрее, чем снежинка на рельсах.
Сделанный Каем ход — не блестящий ход, который привел бы его к выигрышу, но и не глупый. Это ход среднего игрока. Отведя взор от потолка, он встречает мой пристальный взгляд и держит его, как держал фишку перед тем, как поставить ее на доску. И говорит мне беззвучно то, чего нельзя произнести вслух.
Кай мог выиграть. Он мог бы выиграть все их игры, включая ту, которую он сейчас проиграл. Он точно знает, как надо играть, и именно поэтому все время проигрывает.
ГЛАВА 21
На следующий день я с трудом заставляю себя сосредоточиться на работе. Наши воскресенья — для работы, а не для активного отдыха, поэтому я не увижу Кая раньше понедельника. Не смогу поговорить с ним о его истории, не смогу сказать ему, как мне жалко его родителей. Правда, я говорила эти слова раньше, когда он только появился у Макхэмов и все приветствовали его и выражали сочувствие.
Но теперь все по-другому, теперь я знаю, что произошло. Раньше я только знала, что они умерли, но не знала, как именно. Не знала, что он видел этот смертельный дождь с неба и ничем не мог помочь. Сжечь салфетку с этой частью его истории — один из самых трудных поступков в моей жизни. Как книги из реставрируемой библиотеки, как дедушкино стихотворение, история Кая шаг за шагом превращается в пепел и ничто.
Но он помнит ее, а теперь помню и я тоже.
На моем экране появляется сообщение от Норы, которое прерывает мою работу.
Чиновники снова пришли ко мне.
Они наблюдают, как я иду к ним между рядами других сортировщиков, и мне кажется, что они смотрят на меня одобрительно. Мне становится легче.
— Поздравляем, — обращается ко мне седовласый чиновник, когда я подхожу к ним, — ваш тест оценен очень высоко.
— Благодарю вас, — отвечаю я, как всегда, но на этот раз я действительно чувствую благодарность.
— Следующая ступень — сортировка реальной жизни, — объясняет седовласый. — В ближайшем будущем мы сопроводим вас на место, где будет проходить ваш тест.
Я киваю. Я уже слышала об этом. Они предложат мне сортировать реальную информацию — новости или людей, например школьников из одного класса, чтобы посмотреть, могу ли я применить результаты своей работы в реальной жизни. Если смогу, то буду переведена на следующую ступень, и это определит место моей будущей работы.
Это случается быстро. Вообще, все в последнее время происходит быстро: стремительное изъятие ценных вещей из частных владений, внезапная командировка моей мамы, уход из школы одного за другим старшеклассников в начале года.
Чиновники ждут моего ответа.
— Благодарю вас, — повторяю я.
В воскресенье днем мама получает на работе сообщение: ехать домой и собираться в дорогу. Ей предстоит новая поездка, которая может продлиться даже дольше, чем первая. Я вижу, что отцу это не нравится, и Брэму тоже, а если честно, то и мне.
Сижу на кровати и наблюдаю, как она пакует вещи: две смены рабочей одежды, пижамы, нижнее белье, чулки. Открывает контейнер с таблетками и проверяет их.
Зеленой таблетки нет. Она смотрит на меня. Я отворачиваюсь.
И начинаю понимать, что ее командировки были трудными; труднее, чем это могло показаться. И что отсутствие в контейнере зеленой таблетки говорит скорее о ее силе, чем о слабости. Порученное ей дело оказалось таким трудным, что ей пришлось принять зеленую таблетку. Не менее тяжело и держать все в себе, не поделиться снами. Но она сильная и хранит молчание, чтобы защитить нас.
— Кассия? Молли? — В комнату входит отец, и я встаю, чтобы уйти. Быстро подхожу к маме, обнимаю ее. Наши взгляды встречаются, я улыбаюсь ей. Хочу дать ей понять, что мне не надо было отворачиваться. Мне не стыдно за нее. Я знаю, как трудно хранить тайну. Я, может быть, и сортировщик, как рой отец и мой дед, но я также дочь своей матери.
В понедельник утром мы с Каем углубляемся в лес и находим то место, до которого мы дошли в прошлый раз. Снова начинаем отмечать красными полосками упавшие деревья. Мне нелегко начать разговор. Страшно нарушить покой этого леса ужасами Отдаленных провинций, но он так долго страдал в одиночестве, что я не могу больше ни минуты заставлять его ждать.
— Кай, мне жаль, мне так жаль, что они умерли...
Он молча обматывает красной тканью стебель колючего кустарника, только руки немного дрожат. Я знаю, что значит для таких, как Кай, невольное проявление слабости, и мне хочется утешить его. Мягко и нежно я дотрагиваюсь рукой до его спины, просто чтобы он знал, что я здесь. Как только я касаюсь его рубашки, он резко поворачивается, и я отдергиваю руку, потому что вижу в его глазах боль. Его взгляд умоляет меня не говорить больше ничего — достаточно того, что я все знаю. Может быть, это даже слишком много.
— Кто такой Сизиф? — спрашиваю я, чтобы как-то отвлечь его. — Ты однажды упомянул его имя, когда инструктор объявил нам, что у нас будет восхождение на Большой холм.
— Миф о нем возник очень давно. — Кай встает и идет дальше. Видно, сегодня он ощущает потребность в постоянном движении. — Мой отец очень любил рассказывать о нем. Он хотел быть таким, как Сизиф, потому что тот был сильным и хитрым и всегда доставлял неприятности Обществу и чиновникам.
Никогда раньше Кай не рассказывал о своем отце. Его голос звучит ровно, по его тону нельзя сказать, что он чувствует к отцу, который умер много лет назад и чье имя он держал в руке на рисунке.
— В одном из мифов Сизиф попросил чиновника показать ему, как работает оружие, а потом направил его против этого чиновника.
Я поражена, и Кай, по-видимому, предвидел мое удивление. У него добрые глаза, и он объясняет:
— Это старая история, еще с тех времен, когда чиновники носили оружие. Больше они оружие не применяют.
Он не сказал того, что мы оба знаем: им не нужно его применять. Угроза изменения статуса держит каждого в повиновении.
И снова Кай идет вперед, с трудом прокладывая себе путь. Я наблюдаю за его движениями, за игрой
