Но если Бессемер и не подвергался в школе подобным экзекуциям, то едва ли она дала ему много знаний; во всяком случае, любви к науке она не привила.
Но в Чарлтоне для Генри имелись места поинтереснее школы.
Антон Бессемер, проработав несколько лет на Кэзлона, решил сам лить типографский шрифт. На паях с одним из бывших компаньонов Кэзлона в имении была построена словолитня. В производство были внесены технические усовершенствования, может быть подсмотренные у Кэзлона и развитые дальше, и шрифты Бессемера стали выделяться своей прочностью.
Каждые два месяца на заводике наступал «большой день». Пускалась в ход большая плавильная печь и изготовлялся запас типографского металла. Ну как же не быть Генри на заводе при столь важном событии? А его-то как раз именно в этот день туда и не пускали, боялись, что он подсмотрит секрет производства, да пожалуй еще где-нибудь и разболтает его. Но тем соблазнительнее было пробраться тайком в мастерскую и наблюдать из укромного уголка, как будут дробить куски сурьмы, перемешивать со свинцом, плавить все в печи, прибавив немного олова и меди — эта-то прибавка и составляла ревниво оберегавшуюся, но, повидимому, уже не одному Бессемеру известную тайну производства, от которой зависело высокое качество отливаемых шрифтов, а следовательно в значительной мере и благосостояние семьи.
Интересное это было наблюдение. Но зато и неприятное. Ядовитая сурмяная пыль ела глаза, забиралась в легкие, а главное, мучительный кашель и воспаленные глаза явно изобличали потом Генри в нарушении отцовских запретов.
Но кроме отцовской словолитни было еще одно место, очень привлекательное для Генри — это водяная мельница на другом конце деревни, живой остаток умирающей мануфактурной техники.
Еще недавно, в пору мануфактуры, водяная мельница была единственным типом сложного механического сооружения, машины, находившей себе самое разнообразное применение и воплощавшей в себе всю сумму знаний практической механики. Недаром почти все трактаты этой эпохи по прикладной механике написаны были на основании наблюдений над мельницами и как руководство для их постройки. И странствующий «строитель мельниц» — millwright или «механикус», как его называли в Германии, одинаково искусно умевший владеть и топором, и напилком, и циркулем, и основными правилами арифметики, геометрии и механики, а главное располагавший большим запасом опытных, эмпирических данных, рассматривался не как узкий специалист мукомольного дела, а как мастер на все руки, как универсальный носитель технических знаний и опыта.
Это — ближайший предок, отец современного инженера.
Мельница, — по собственному признанию Бессемера, — сыграла немаловажную роль в его развитии в те ранние годы. «Я очень любил, — пишет он, — машины, особенно когда они находились в движении. И если я когда-нибудь не приходил во-время домой к столу, то меня наверное можно было найти на мельнице, на другом конце деревни, с наслаждением смотрящим на широкую струю воды, падающую на непрерывно опускающиеся лопасти большого наливного колеса или же находящимся, можно сказать, в благоговейном созерцании огромного деревянного, зубчатого колеса, увеличивающего скорость движения и представляющего собой одно из чудес искусства мельничного механика в те дни. Массивный дубовый мельничный вал и полированные буковые зубья давно исчезли и уступили место чугуну, который, в свою очередь, вытесняется более прочным металлом — сталью».
Мельница и словолитня были первой технической школой для Бессемера, они разбудили его природные технические наклонности и способности.
Окончив начальную школу, Генри решительно заявил, что дальше учиться он не желает, а хочет дома практически изучать технику. Отец уступил. Большой, казалось, риск брал на себя Антон Бессемер, риск оставить сына неучем. Но дело в том, что в то время не так-то легко было дать систематическое, техническое образование. Технику еще невозможно было тогда изучать в стенах учебных заведений по той простой причине, что специальные технические учебные заведения еще только-только нарождались. Правда, в 1824 году открылся в Лондоне «механический институт». Эти институты быстро размножились по всей Англии. Но, в сущности, это были вечерние курсы для поднятия квалификации рабочих. И гораздо позднее в течение всего XIX века Англия вообще не могла похвастаться особенно высокой постановкой теоретического технического образования.
Главным путем к приобретению технических знаний оставался старый путь ученичества, работа под руководством опытного мастера. Именно такую школу прошел сам Антон Бессемер. Такую же школу, или почти такую, прошли и все, за немногими исключениями, замечательные английские инженеры как его поколения, так и сверстники Генри Бессемера, создавшие технику XIX века, основу современной техники, все эти Стефенсоны, Уатты, Уитворты и Нэсмиты. Для руководства же такой работой на первых порах и у самого Антона было достаточно знаний.
Отец стал учить Генри слесарному и токарному ремеслу. С этого обыкновенно начинали почти все инженеры, современники Бессемера. Отец повидимому серьезно посмотрел на эти занятия. Инструмент, которым он снабдил сына, был исключительно высокого качества. Токарный станок был куплен у Гольцапфеля, а Гольцапфель — сам большой знаток токарного дела, написавший обширный трактат о нем, славился своими небольшими токарными станками среди знатоков и любителей этого ремесла, широко тогда распространенного именно в качестве любительства.
Но обучение Генри не носило любительского дилетантского характера. Работа велась по известной системе. Зря, бестолку работать Генри запрещалось.
«Только после года или двух работы на тисках и на токарном станке и других практических занятий, отец позволил мне приложить мое умение к изготовлению действующих моделей некоторых из тех слишком многочисленных механических конструкций, которые подсказывало мне мое живое юношеское воображение. В числе их, — я отлично помню, — была машина для изготовления кирпича, — один из самых удачных моих первых опытов, — которая делала из белой глины хорошенькие, маленькие кирпичики».
Так была заложена одна из основ всего дальнейшего технического развития и даже значительной части всей жизненной деятельности Бессемера. Ведь он, хотя и изобретатель нового
Но недаром проводил Генри целые дни на отцовской словолитне, недаром было ему позволено брать расплавленный типографский металл, нужный для его моделей. Рано было усвоено им умение владеть металлом, именно в том его состоянии огненной текучести, когда он бесконечно податлив, когда он легче всего уступает без сопротивления воле человека и послушно принимает предназначенную ему форму. Но и тут, чтобы овладеть им, нужны свои хитрости и тайны, свои приманки и уловки, чтобы заманить металл в самые затаенные уголки причудливого узора и заставить его рабски повторить рельефы формы. Одна из тайн этой власти, один из секретов металлического литья рано и совершенно интуитивно были постигнуты Бессемером — искусство делать формы, которые должна заполнить огненная жидкость.
«Я всегда имел доступ к расплавленному типографскому металлу, который употреблял для отливки колес, шкивов и других частей механических моделей, где не требовалось значительной прочности. Отсюда возникли различные приспособления для изготовления всевозможных форм. Эта сторона дела мне не стоила ни малейшего труда. Искусство формовки пришло ко мне в силу какого-то врожденного инстинкта без всяких поисков и обучения. Часто во время моих вечерних прогулок по полям с любимой собакой, я брал с края дороги небольшой кусочек желтой глины и вылеплял из него какую-нибудь причудливую головку или предмет, а потом с этого слепка делал форму и отливал из типографского металла».
Порыв к работе, избыток энергии, живой интерес к любимому делу с лихвой заменили привычку к дисциплине и систематической работе, являющейся одним из навыков (так по крайней мере теоретически, на практике нередко бывает обратное), которые должны быть приобретены в школе. А энергия била через край у здорового, на деревенском приволье выросшего парня, к семнадцати годам вытянувшегося до гренадерского роста в шесть с лишком футов.
Скоро с этим привольем пришлось распроститься. Дела Антона Бессемера все теснее связывали его с Лондоном, он решил перенести туда свое небольшое предприятие.
4 марта 1830 года Бессемеры переехали в столицу.
