нравилось. Как старший брат, я ревностно охранял интересы сестренки.
Кроха приволок из своей комнаты гитару и принялся ее настраивать.
— Какое пренебрежительное отношение к моему инструменту, Бэмби, — ворчливо добавил он через минуту. — Неужели так трудно стереть с него пыль?
— Но ведь это же твой инструмент, — резонно заметил тот.
Я невольно улыбнулся, вспомнив, как Кроха ругался с нами, если кто-нибудь ненароком задевал его гитару.
— Всем привет, — сказала Лиза, заглядывая на кухню. — Это мальчишник или я могу присоединиться?
— Можешь, — кивнул я. — Садись, мы вас не дождались, поели уже. Знакомься, Лиза. Это — Кроха, наш с Бэмби друг и фактический хозяин квартиры.
Кроха кивнул. Ему было чуть больше четырнадцати, и девушки пока интересовали его постольку поскольку. А может, и нет, я не успел выяснить. Лиза заулыбалась, усаживаясь на свое место. У нее был богатый опыт общения с подростками. Эдди, например, никогда не был большим подарком.
Еще минут через пять зазвучала музыка, грустная, как осенний дождь. У Крохи был звонкий, еще не сломавшийся мальчишеский голос. И слова песни были хороши, только я почему-то задыхался, слушая их. Словно я снова умирал там, в ночной прохладе летнего леса…
— Браво! — воскликнула Лиза, захлопав в ладоши, когда Кроха замолчал. — Какая замечательная песня! Правда, Денис?
— Правда, — согласился Бэмби.
Я встал. Мне не хватало воздуха. Кроха вопросительно поднял брови.
— Пойду… прогуляюсь.
— Наверное, я выбрал не ту песню, — задумчиво сказал Кроха, приглушив струны. Я покачал головой:
— Просто вся моя жизнь — это чужая песня…
— Ной!?
— Нет-нет, Бэмби… все хороню… все нормально, поверь…
Всю жизнь я только то и знал…
Когда я вернулся. Лиза уже спала, благополучно свалив мытье посуды на Бэмби. Надо сказать, ему мало шел фартук. Кроха, удобно устроившийся возле окна на табуретке, подбадривал друга какими-то нецензурными частушками.
— Ты обещал мне кое-что рассказать, Ной, — напомнил Кроха в перерыве между куплетами.
Бэмби нарезал тонкие пластинки сыра, достал из шкафчика бутылку вина, разлил по дешевым стаканам темно-вишневую жидкость. Засмеявшись, я повел носом. Потом заменил вино у себя в стакане молоком.
— Белый Волк не пьет.
Они не поняли моего смеха, но приняли молоко как должное.
— Ты обещал, Ной, — проворчал Кроха.
Желтая луна и небо цвета вишни. Цвета моего мира. Цвета сыра и одуванчиков, вина и запекшейся крови.
Всю жизнь я только то и знал…
— Я любил своего отца, малыш. Любил очень сильно…
Я говорил в ту ночь о многом. О том, что они уже знали и о чем еще даже не догадывались. Мне не нужна была их помощь. Просто я хотел произнести вслух то, о чем до сих пор боялся думать.
— Бог… — повторил Бэмби в какой-то раз.
— Бог.
— Знаешь, это самое странное, что я когда-либо слышал.
— Знаю.
— Я думал, боги добрые…
— Боги бывают разными. Мне все больше попадались пресыщенные, скучающие и равнодушные. Это страшней любого зла.
— А ты? Какой ты?
— Каким был — не помню. Еще не помню. Память вернется постепенно, не сейчас. Я не хочу сейчас. Я не готов к этому. А каким стану… кто знает? А ты, похоже, не удивлен, малыш?
— Я — нет. Я знал это с самого начала. Раньше, чем ты сам узнал.
Я не нашелся, что ответить. Бэмби тоже. Мы только удивленно переглянулись.
— Ты будешь искать Нору? — спросил Кроха.
Я подумал о белой кошке.
— Нет, малыш.
— Почему? Ты не хочешь ее видеть?
— Хочу. Но я знаю, что она придет сама. Она обещала. Как только я перестану искать смерть.
— Что это значит?
— Бог его знает, — я махнул рукой, и сам рассмеялся нелепости фразы. — Я — не знаю.
Кроха покачал головой.
— А что потом?
— Потом все закончится. Для меня и для моего народа.
Он нахмурился, услышав невольную горечь в моем голосе.
— Что значит закончится?
Я вспомнил слова Динь.
— Мы уйдем. То есть они, волки, уйдут. С Земли. Этой планете нужен мир, а моим волкам — покой.
— Но разве ты хочешь уходить?
Я долго молчал, прежде чем ответить.
— Нет, не хочу. Но как бы напыщенно это не прозвучало, я еще не принадлежу себе. Мои желания — это всего лишь мои желания. Меня запихнули в это тело специально для того, чтобы дать волкам возможность вернуться домой. Предопределенность раздражает.
— Неужели ничего нельзя изменить?
— Не знаю… Скорее всего, нет.
— Но ведь ты — бог!
— Боги не имеют власти над прошлым, малыш, иначе мы каждый раз возвращались бы в него, чтобы исправить совершенное, и жизнь замерла бы на одном месте… Боги не имеют власти над будущим… И еще… Даже боги не всегда имеют возможность выбора. Так что…
Волна безысходности накрыла нас и растаяла, как предрассветный туман…
— Жалко, что ты не увидишь ребят, — внезапно сказал Кроха. — Они вернутся из армии только через четырнадцать месяцев.
Я вопросительно посмотрел на Бэмби.
— Марат с Андреем сейчас где-то на севере. Прислали за полгода только одно письмо, и то без
