Возник Ромка, присел на корточки.
— Ну и горазд ты спать, Тима!
— Шамать охота…
— Кушать подано.
Ромка не глядя протянул в сторону левую руку, знакомо звякнуло железо (сняли крышку с котла) — и перед лицом Тимофея появилась миска с пшенкой. Каша была насыпана щедрой горкой, сразу видно — из брикетов, зато тушенки в ней было — от души, и дышала она таким изумительным паром!..
Тимофей сел. Обвел взглядом каземат. Вот они все здесь, его ребята…
Миска приятно грела колени. Тимофей ухватил губами из горячей ложки несколько крупинок, разжевал, произнес «О!» — и отправил в рот сразу полную ложку. Обжег небо и задохнулся горячим паром, но все это входило в комплекс наслаждения едой, без этого не могло быть настоящей пшенки, и он даже застонал — так ему было хорошо.
— Не разучился работать ложкой, — сказал Ромка остальным. — Значит — будет жить.
— Верная примета, — поддакнул Чапа. — Кто хворый — тому ота работа без интересу.
Что-то было не так…
Тимофей это почувствовал сразу, как только сел, но каша оказалась сильней, придавила это чувство. А вот после нескольких ложек, когда голод потерял энтузиазм, это чувство опять напомнило о себе: что-то не так…
Тимофей поднял глаза на ребят — и сразу понял.
— Почему никого нет в дозоре?
Медведев вскочил, вытянулся по стойке смирно. По его лицу было видно, что он ищет ответ — и не находит. Наконец выжал из себя:
— Виноват, товарищ командир.
— Мы оба виноваты, — примирительно сказал Тимофей. Думать все еще было тяжело. Он знал, что должен сказать — и скажет — дальше, но перед тем… Вот то же самое: мысль где-то рядом — а попробуй ее ухвати…
Тимофей смотрел на Медведева, смотрел — и вдруг понял, что именно царапает его сознание: этот парень — часовой на этом объекте — почему он здесь один?
— Ты здесь один?
— Так точно.
— А где же остальные?
— Ушли, товарищ командир.
Это понятно.
— А ты почему остался?
— Я на посту, товарищ командир.
Тоже понятно.
Тимофей рассмотрел его внимательней, чем прежде. Нет, он не ошибся, первое впечатление было верным. Но не совсем. Что-то в этом красавце было… Тимофей это чувствовал, но понять не мог. Вот такое же впечатление производит человек, который надел костюм, о каком прежде и не мечтал. Он воспринимает себя как бы со стороны; этот костюм лепит из него нового человека — себе под стать; а может — проявляет в этом человеке его истинную натуру… Но этот парень не ушел. Он не ушел — когда ушли все, сказал себе Тимофей. И нечего мудрить. Мне повезло, что я встретил еще одного человека, на которого можно опереться.
— Как тебя кличут?
— Медведев Александр.
— Твоя вина не велика, — сказал Тимофей. — Ты вон сколько был один на посту… да и с меня сейчас какой спрос… — Он опять взглянул на остальных и вдруг резко выкрикнул: — Отставить ложки! — Все перестали есть и даже выпрямились. — Это что ж получается, товарищи красноармейцы? Выходит — мне и поспать нельзя? Или вырубиться по невольной слабости?… Это же черт знает что! Стоит отвернуться — и вы уже не воинское подразделение, а цыганский табор. Голыми руками вас бери — не хочу!..
— Ну это ты зря, Тима, — тягуче начал Ромка, но его перехлестнул окрик Тимофея:
— Разговорчики!.. Чему вас учили в армии? Чему вас учили? — я спрашиваю… — Он взглянул на каждого в отдельности. Они смотрели на него сочувственно. Вот только этого недоставало… — Ладно, — сказал Тимофей. — Раз не можете по-другому — при вас всегда будет старший. Назначаю своим заместителем красноармейца Залогина.
— Слушаюсь.
Герка не удивился, но и радости не выказал. Он предпочитал быть одним из, чем командовать себе подобными. Тимофей это понял.
— Учти, за дисциплину буду спрашивать с тебя.
— Ясно, товарищ командир.
— Составишь график караулов на двое суток. Медведева пока не трогай — пусть отоспится. И меня не бери в расчет — могу подвести под монастырь.
— Слушаюсь.
— Дежурства: кухня, уборка, то да се, — тоже в график введи. Особое внимание — красноармейцу Страшных. У него — как мне помнится — полная торба нарядов. Хватит ему их коллекционировать — пустим в дело.
— А если утаит?
— Не посмеет. Иначе с утра до ночи будет картошку чистить.
— Здесь нет картошки, — ехидно встрял Ромка.
— Прикажу — достанешь!..
Нависла тягостная тишина.
— Те-те-те, — разбил ее Чапа, — це що ж выходыть? Мы туточки тiлькы на два днi?
Он смотрел на Тимофея. Тимофей кивнул.
— А я б не поспiшав, — сказал Чапа. — Охоронять ценный объект — теж воiньська робота. Менi тут нравиться.
— Нравится? — дожидайся наших здесь. — Тимофей кивнул на Медведева. — Составишь ему компанию.
Этого Чапа не ждал, но справился с ситуацией:
— Интересная iдея!.. Треба обмозговать.
— Мозгуй, мозгуй… А чтоб никто не мешал тебе мозговать — бери свой ППШа — и дуй наружу. Начинай «охоронять».
— От и слава Богу! — сказал Чапа. — А то ж в мэнэ таке волненiе було. Колы ж це, думаю, у нас порядок буде? А тепер я заспокоiвся…
Каша успела остыть. Стала обычной, как в казарме. Тимофей думал-думал — чем бы ее скрасить… Ах, да…
— Дайте краюшку хлебца…
— Ишь, чего захотел! — позлорадничал Ромка. — Хлеба нет в заводе, зато сухарей — мешок. Принести весь?…
— Там уже не мешок, а меньше половины. — Это Медведев.
Тимофей больше не смотрел на них. Не спеша поел. Ромка подал ему кружку с чаем. Тимофей пригубил; очень сладкий и очень горячий. Тимофей отставил кружку, обулся. Оглядел рану. Рана ему понравилась: она продышалась и посветлела; отек еще оставался, но незначительный — по краю. Спросил Залогина:
— Будем перевязывать?
— А как же!..
Дот был просторный. Его сердцем (и смыслом) была 122-миллиметровая гаубица-пушка. Короткий ствол не выглядывал наружу. Колеса отсутствовали. Лафет был установлен на что-то, способное кататься по желобу. Очевидно, это были ролики. Желоб был проложен еле заметной дугой, ведь и амбразура, хищная, удивительно длинная, была прорезана дугой. Должно быть, с таким обзором, прикинул Тимофей,
