Потом было все как обычно. Гроб установили на специальные подставки, священник что-то начал читать про «злачные пажити». Мы, молча стояли у гроба. Потом, как молитва была закончена — гроб опустили в выкопанную в зеленом, аккуратно подстриженном газоне яму на специальных устройствах, которые потом вынут, перед тем как закапывать. Церемония похорон сильно отличалась от православной и была какой-то неживой и казенной.
Бросили в яму по горсти земли — эта традиция совпадала. Носильщики и волынщики ушли, а мы остались. Остались и два человека с лопатами — они будут ждать, пока мы не уйдем.
С причудами нынче смерть. С причудами.
Я подошел к венкам, стоящим у соседнего надгробья, потому что ставить было некуда, едва не упал. Отстранил энсина, готового меня поддержать, поправил черные, траурные ленты. Венки были дорогие, с настоящими, а не пластиковыми цветами.
Один венок был от меня. Второй — от Кахи Несторовича. Это была единственная форма мести в отношении человека, который сделал для России столько зла, которую я позволил себе. Кахи Несторовича больше не было. Но дело его — было живо.
— От кого это? — Марианна неслышно подошла и стала рядом — один от тебя, я вижу, а второй от кого?
Надписи на венках были на английском языке — на русском просто не смогли сделать.
— Да так… Был один хороший человек…
27 августа 2002 года
Российская империя, Междуречье
Восточнее города Аль-Кут
Я — русский…
Говорят, что судьба — сильнее отдельных людей. Но не всегда. Есть люди, которые сами пишут свою судьбу. И не обязательно это русские, говорят, что тот, кто долго живет в России, поневоле становится русским, кем бы он ни был до этого.
Старый казачий бронетранспортер, сильно побитый пулями и осколками за последние дни — дни отступления, один из немногих, что еще остался на ходу, свернул с проложенной несколько дней назад, утоптанной рокадной дороги, затрясся на ухабах. Еще несколько дней назад здесь были фермы — процветающие русские и арабские фермы, которым благодатный ил и вода Тигра дают возможность снимать по три урожая в год. Сейчас это было страшное, изрытое минами, иссеченное осколками, дышащее смертью место. Некогда ровные ряды плодовых деревьев сейчас были разломаны в щепу и щепа эта, вперемешку с грязью засыпала землю неровным, хрустким ковром. Оросительная система — трубы, проложенные в земле — были разбиты попаданиями снарядов. Это теперь было место, где не жили, растили урожай и детей — было место, где выживали. Не более того…
Вдалеке уверенно рокотал пулемет, короткими очередями пулеметчик сдерживал натиск фанатиков, наступающих от границы, от Керманшаха. Танков и бронемашин у них уже давно не было — пожгли с воздуха — но вот ненависти и неукротимой ярости было более чем достаточно.
Словно отвечая на мысли наказного атамана, слева застучал пулемет, по броне злобно хлестанули пули. Пулемет под прикрытием брони еще не страшен — но вот если врежут из РПГ — потом только отпевать останется.
Казак — водитель, дважды раненый за последние дни и прохававший до печенки, что к чему мгновенно включил заднюю, рванул машину назад…
— Отходи к городу, выполняй приказ! — крикнул ему атаман. В машине из-за опущенных бронешторок было темно, грохотал и ревел мотор и что там, за броней, кто взял их на прицел — никто не знал.
— А…
Прежде чем водитель успел что-то сказать — атаман Серков, прижав рукой старенький Калашников открыл бортовой люк и вывалился наружу из бронемашины…
Это были евреи…
Почему-то при слове «еврей» в создании русского человека возникает этакий пузатый купчик, в хорошем костюме, сшитом обязательно в ателье дяди Мойши, но из ткани новозеландских мериносов, и с могендовидом[89] в перстне. Этот парень невоздержанно богат, сумеет продать снег эскимосам, ездит обязательно на машине римского производства и является купцом не менее, чем первой гильдии. Да, таких и в самом деле было немало.
Но тот, кто так думает — никогда не видел восточных евреев.
Засевшие на первом этаже своей коммуны — кибуца, как они его почему-то называли, они вели жестокий и почти безнадежный бой, отстреливаясь из нескольких пулеметов от наседающих исламских фанатиков. Их было несколько человек, а нападавших не меньше сотни — но никто из евреев и не подумал бежать. Это была их земля, и они готовы были за нее умереть.
Атаман завалился в воронку, оставленную миной от тяжелого миномета и наполовину заполненную грязной водой из разбитой системы орошения, воды было по пояс, но ничего, не сахарный, да и дважды снаряд в одну и ту же воронку не попадает. Положив на край воронки автомат, он сунул в ухо небольшой наушник, начал крутить верньер настройки небольшой, закрепленной на плече рации, прослушивая каналы. Весь обмен шел на русском — его знали с обеих сторон.
Ничего интересного из обмена атаман не почерпнул кроме последнего — всем группам, действующим
