появятся, то... читай грамотку, в самом низу, где буковки мелкие. Но это так, на всякий случай...
Здесь, в столице, мало нашлось бы людей, готовых признаться хотя бы самим себе, что не смогут раздобыть достаточно денег, не смогут позволить себе иметь все, о чем мечтается. Лихорадка приобретательства охватила заносчивых жителей метрополии. На поверку они оказались такими же простаками, что и недалекие сельчане. Щегольская мебель с инкрустациями, новое платье, привозная посуда из тонкой, как лепесток, керамики, глупое парадное оружие, самоцветные побрякушки – всего этого и многого другого им хотелось прямо сейчас. Теряющийся где-то там, в дымке будущего, платеж казался ненастоящим. Настоящими были вожделенные обновки, ими можно было обвешаться немедленно, внушая зависть соседям и трепет низшим.
И снова к дверям Боруновых заведений потянулись страждущие. И снова цеховикам оставалось выжигать собственное нутро бессильной злобой, потому что Борун не посягнул на исконные права ни одной ремесленной корпорации. Ничего, ни одной вещи он не делал сам – лишь скупал их у ремесленников, у торговых караванов еще на подступах к городу. Скупал помногу зараз, к большой для себя выгоде и досаде матерых купцов, которые только по ляжкам себя хлопали, дивясь на ловкача. Небывалое это было дело, неслыханное... А на случай, если рьяные поклонники дедовских традиций вновь захотят призвать Боруна к порядку с помощью огня и поножовщины, у него имелась теперь собственная небольшая армия. Личные телохранители – горцы, равнодушные к вину, деньгам и вещам, словом, ко всему, кроме чести. Сторожа – хмурые мужики из деревенских. И – новое слово – крепкие ребята для выбивания денег из должников. Эти вербовались из местных, городских подонков, искренне не понимавших, что такое моральные препоны. И конечно, штат помощников-магов, смазывающих многочисленные колесики сложного Борунова хозяйства разными полезными заклинаниями.
А потом... Потом состоялось у него знакомство, обещавшее исполнить самую дерзкую его мечту. Замышляя дополнить торговлю вином в разлив культурной программой, Борун, конечно, сознавал, что ступает на хрупкий лед. Плясать-петь, веселить народ – исконная привилегия циркачей. Ребята они лихие, почище иных разбойников, не всегда и отличишь одних от других. Однако с той памятной поры, когда горели его питейные дома, а сам он прятался и трясся за собственную жизнь, положение его сильно изменилось. Прямо скажем, на ногах он стоял теперь крепко. Не забогатевший приблуда-провинциал, а один из столпов столичного общества. В общем, рискнуть стоило. Очень уж идея соблазнительная! Борун, уже слегка захандривший от благополучия, буквально ожил. Он воочию видел, как все это будет: погруженный в полутьму питейный зал, скользят слегка одетые феи, разнося вино и снедь, а в центре, чтоб отовсюду видать было, деревянный помост, где извиваются в непристойных танцах полуобнаженные, а ближе к ночи и вовсе голые прелестницы. И глаза, жадные глаза битком набившихся в зал поклонников искусства, наливающиеся вином и кровью. Придется, конечно, поработать над подлыми девками, чтобы согласились выделывать на возвышении кое-какие занимательные штуки... Потаскухи тут не годятся, не их это дело. Нужны актерки, танцорки. А это означало – столкнуться с цирковыми...
Борун поразмыслил хорошенько, прикинул так и эдак. И решил договариваться по-хорошему. Собранная информация об этом чужом и неизвестном ему мире убеждала: у неуправляемого народца вроде бы имеется своя власть, держащая вольнолюбивую публику в казарменной строгости. Борун мягко прощупал нити – они сходились в одной руке. Рука, судя по всему, принадлежала Крому, владельцу самого большого в стране цирка, мужику жесткому, жадному и деловому. И он, решившись, попросил о встрече.
Кром не кочевряжился, принял его с готовностью, будто ждал. Два дюжих парня с такими же, как у собственных его телохранителей, тухлыми глазами ввели Боруна в неказистый дом на самой окраине, прямо от прихожей потрясший даже его непристойной роскошью. Боруну, впрочем, было не до услаждения взора. Кром потребовал прийти в одиночку, и будущий властитель мира опасался, как бы роскошный вертеп не обернулся для него неслыханно дорогой западней, а то и гробницей. Парочка верзил, топавших по бокам, действовала коммерсанту на нервы.
Но Кром уже поспешал ему навстречу из внутренних покоев – радушный хозяин, осчастливленный приходом долгожданного гостя. Взгляд пристальный, испытующий. И еще что-то чудилось за старательной любезностью циркового магната: тревожное любопытство, едва ли не страх. С чего бы?
Гадать было глупо и незачем. Борун сразу приступил к делу, без лишних слов обрисовал свое предложение. Циркач слушал вдумчиво. Лицо его, с которого деловой интерес быстро смыл остатки деланой приветливости, являло занятный контраст с живописным, не без вульгарности, нарядом. Выслушал, свел кончики пальцев. Кивнул:
– Дельно.
– Ваш ответ?
– Договоримся. Сейчас не это... Сейчас... – И замялся, занервничал. У Боруна отчего-то вспотели ладони и глухо ухнуло сердце. – С вами, господин Борун, желает побеседовать одна персона...
Ловушка? Что еще за... Борун рванулся было из глубокого, чересчур удобного кресла – и тут же осел обратно под взглядом пары неподвижных глаз. Желтых, горящих ледяным огнем. Крохотное существо, отчасти смахивающее на неопрятного, потрепанного жизнью нетопыря с мордой мелкого хищника, неотрывно рассматривало его от дальней двери. Росту в нем было чуть выше колена, но в позе, странное дело, дышало подлинное, без изъяна, величие, отчего казалось, что зверушка взирает на тебя сверху вниз, и хотелось вытянуться в струнку. Борун скосил глаза на Крома. Тот и стоял в струнку, почтительно трепеща. Крылатый крысеныш не пошевелился, лишь едва уловимо повел глазами, а Кром уже засеменил вон из залы, мелко кланяясь.
Коммерсант проводил его беспомощным взглядом и остался один на один с существом. Их разделяло пространство обширной залы, да еще нечто неизмеримо большее, чему Борун не знал названия. Тварь быстро, неприятно облизнула узкие губы заостренным языком.
– Ну здравствуй, внучок.
Глава 10
Все дальше на север
Макара разбудили тишина, прохлада и острый запах сырой рыбы. Рыбина – здоровенная, вся в радужно переливающейся слизи – оказалась первым, что он увидел, приоткрыв глаза. Она билась прямо у него перед носом, яростно глядя в неведомый рыбий рай алым глазом. Щеке было мокро и колко. Он валялся на берегу, у самой кромки воды, ласково вылизывающей кроссовки. Буруны, уже нестрашные, вздымались над близкими рифами. Дальше распахивался чистый простор моря.
Макар сел, стряхнул со щеки приставший песок. В голове шумело от голода, от острого запаха морской воды и ветра. Вполне очнувшись, он заозирался и, не успев встревожиться, сразу увидел Алёну. Она свернулась клубочком чуть поодаль, не на влажном, как он, а на совершенно сухом песке, уютно подложив под щеку ладошку, и спала. Лицо у нее разгладилось, словно привычная саркастическая усмешка сползла, как старая кожа. Милая, славная девушка, уснувшая на берегу. Макар любовался, смакуя последние мгновения спокойной жизни. Сейчас ведь проснется, скандалистка, нахмурится, вздернет бровь, и прости- прощай пасторальная сестрица Алёнушка!
Над головой зашумело, засвистело, захлопало. Крылатый черт рухнул с неба и ликующе заплясал перед Макаром, потрясая свежепойманной рыбой.
– Ч-черт, тише ты! – шикнул Макар.
Зверь застыл, втянул в плечи косматую башку, поджал чуткие уши. Оба с опаской покосились на прекрасную госпожу. Та вздохнула, нахмурилась, не открывая глаз. Макар с чертом переглянулись – и хитрая тварь, зажав добычу в пасти, раскинула крылья, в два огромных прыжка взлетела и была такова. Макар завистливо проследил, как мускулистый трусишка ныряет в плотную зелень недальнего леса.
– Где?.. Что?.. Кто здесь?
Алёна села. Взгляд ее уперся в Макара и стал осмысленным, однако не прояснился, а вроде бы, наоборот, потемнел от недовольства.
– А, это ты, умник? Боже, слона бы съела!
Мстительно улыбнувшись, Макар подпихнул к ней рыбину. Та уставила на капризулю уже не алый, а мутно-багровый глаз, в последний раз трепыхнулась и затихла.
– Наслаждайся!
Алёна взвизгнула:
– Где ты взял это... эту гадость? Убери сейчас же!
