утро и говорил: а эбих иль всех… И поэтому всю жизнь был одинок. Совсем как я.
Он открыл шкафчик и вынул из него две необычные юбки не то из перьев, не то из взбитой шерсти. Бросив одну из них Татарскому, он натянул вторую поверх красных трусов «Calvin Klein», из-за чего немедленно сделался похож на перекормленного страуса.
– Давай телефон, – сказал он. – Ты чего ждешь-то? Переодевайся. Потом возьмешь эти железки – и входи. Можешь брать любую пару, только чтобы намордник по размеру подходил.
Азадовский взял из ячейки маску и зеркало, звякнул ими друг о друга, поднял маску и поглядел на Татарского сквозь глазные прорези. Маленькое золотое лицо неземной красоты, словно вынырнувшее из толпы ряженых на карнавале в Венеции, настолько не соответствовало его рыжеволосому бочкообразному туловищу, что Татарскому стало страшно. Довольный произведенным эффектом, Азадовский засмеялся, открыл дверь и исчез в полосе золотистого света.
Татарский стал переодеваться. Юбка, выданная Азадовским, была сделана из сшитых между собой кусков длиннорунной овчины, приклеенных к нейлоновым адидасовским шортам. Кое-как нацепив ее на себя (если бы Татарский не видел статую Эбих-Иля, он ни за что не поверил бы, что древние жители Междуречья действительно носили что-то подобное), он надел маску, сразу сильно надавившую на лицо, и взял в руку зеркало. Золото и бронза были, несомненно, настоящими – это было ясно даже по весу. Выдохнув воздух, как перед прыжком в холодную воду, он толкнул дверь с зубчатым знаком.
Комната, в которую он вошел, ослепила его золотым сиянием стен и пола, освещенных студийными софитами. Выложенные листами металла стены уходили вверх, образуя плавно утончающийся конус, как будто это был пустой церковный купол, позолоченный изнутри. Прямо напротив двери помещался алтарь – кубический золотой постамент, на котором лежал массивный хрустальный глаз с эмалевой роговицей и зеркальным зрачком. На полу перед алтарем стояла золотая чаша, а по бокам от него возвышались два каменных сирруфа, покрытые остатками росписи и позолоты. Над глазом висела плита из черного базальта, очень древняя по виду. В самом ее центре был выбит египетский иероглиф «быстро», а вокруг помещались замысловатые фигуры – Татарский различил странного пса с пятью ногами и женщину в высокой тиаре, которая возлежала на чем-то вроде кушетки с чашей в руках. По краям плиты были изображены четверо животных жуткого вида, а между псом и женщиной из земли поднималось какое-то растение, похожее на росянку, только его корень почему-то разделялся на три длинных ответвления, каждое из которых было помечено непонятным значком. Еще на доске были вырезаны крупные глаз и ухо, а все остальное место занимали плотные столбцы клинописи.
Азадовский в золотой маске, юбке и красных купальных тапочках сидел на складном табурете недалеко от алтаря. Зеркало лежало у него на колене. Больше никого в комнате Татарский не увидел.
– Во! – сказал Азадовский, поднимая вверх большой палец. – Вид что надо. Чего, стремаешься? Ты только в измену не уходи, не думай, что мы тут ебанутые. Мне лично все это по барабану, но, если хочешь быть в нашем бизнесе, без этого нельзя. Короче, я тебе сейчас все примерно объясню на пальцах, а если подробнее, то у нашего главного спросишь, он подойдет сейчас. Ты, главное, проще ко всему относись, спокойнее. В пионерлагеря ездил?
– Ездил, – ответил Татарский, отметив про себя этого «главного».
– Был у вас там такой День Нептуна? Когда всех в воду окунали?
– Был.
– Вот считай, что это такой же День Нептуна и есть. Традиция. Короче, базар такой, что была когда-то одна древняя богиня. Я не в том смысле, что она реально была, а просто такая легенда. А боги по этому базару тоже смертные и носят в себе свою смерть, чисто как люди. Поэтому в свой срок эта богиня тоже должна была умереть. А ей этого, понятное дело, не хотелось. И тогда она разделилась на свою смерть и на то, что не хотело умирать. Видишь, на картинке?
Азадовский ткнул пальцем в сторону барельефа.
– Вот эта собачка – ее смерть. А эта баба в кивере – она сама. Короче, дальше ты слушай не перебивая, потому что я сам не особо въезжаю. Когда они разделились, между ними сразу началась война, в которой никто долго не мог победить. Последняя битва в этой войне произошла прямо над Останкинским прудом, то есть там, где мы сейчас находимся, только не под землей, а высоко в воздухе. Поэтому считается, что здесь священное место. Сначала в этой битве долго никто не мог победить, а потом этот пес стал одолевать богиню. И тогда другие боги испугались за себя, вмешались и заставили их заключить мир. Здесь как раз все зафиксировано. Это что-то вроде текста мирного договора, который засвидетельствован во всех четырех сторонах света этими быками и…
– Грифонами, – подсказал Татарский.
– Да. А глаз и ухо означают, что все видели и все слышали. Короче, по этому договору досталось обоим. Богиню по нему лишили тела и опустили чисто до понятия. Она стала золотом, но не просто металлом, а в переносном смысле. Понимаешь?
– Не очень.
– He мудрено, – вздохнул Азадовский. – Короче, она стала тем, к чему стремятся все люди, но не просто, скажем, грудой золота, которая где-то лежит, а всем золотом вообще. Ну, как бы идеей.
– Теперь понял.
– А ее смерть стала хромым псом с пятью лапами, который должен вечно спать в одной далекой стране на севере. Ты, наверно, уже догадался, где именно. Вон он справа, видишь? Нога вместо хуя. Не дай Бог такую во дворе повстречать.
– А как эту собаку зовут? – спросил Татарский.
– Хороший вопрос. Я, если честно, и не знаю. А чего ты спрашиваешь?
– А я читал что-то похожее. В статье из университетского сборника.
– А что именно?
– Долго рассказывать, – ответил Татарский. – Я всего и не помню.
– Про что статья-то? Про нашу контору?
Татарский догадался, что начальство шутит.
– Нет, – сказал он. – Про русский мат. Там было написано, что матерные слова стали ругательствами только при христианстве, а раньше у них был совсем другой смысл и они обозначали невероятно древних языческих богов. И среди этих богов был такой хромой пес Пиздец с пятью лапами. В древних грамотах его обозначали большой буквой «П» с двумя запятыми. По преданию, он спит где-то в снегах, и, пока он спит, жизнь идет более-менее нормально. А когда он просыпается, он наступает. И поэтому у нас земля не родит, Ельцин президент и так далее. Про Ельцина они, понятно, не в курсе, а так все очень похоже. И еще было написано, что самое близкое понятие, которое существует в современной русской культуре, – это детская идиома «Гамовер». От английского «Game Over».
– Да по-английски-то я понял, – сказал Азадовский, – не дурак. Я не понял, кому этот пиздец наступает?
– Не то чтобы кому-то или чему-то, а всему. Поэтому, наверно, остальные боги и вмешались. Я специально спросил, как эту собаку звали, – думал, может быть, это транскультурный архетип. А как богиню зовут?
– Ее никак не зовут, – перебил голос сзади, и Татарский обернулся.
В дверях стоял Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. Он был одет в длинный серый плащ с капюшоном, из-под которого поблескивала золотая маска, и Татарский узнал его только по голосу.
– Ее никак не зовут, – повторил Сейфуль-Фарсейкин, входя в комнату. – Когда-то давно ее звали Иштар, но с тех пор ее имя много раз менялось. Знаешь такой брэнд – No Name? И по хромой собачке та же картина. А все остальное ты правильно сказал.
– Во, давай ты, Фарсук, поговори с ним, – сказал Азадовский, – а то он и без нас все знает.
– Что это ты, интересно, знаешь? – спросил Фарсейкин.
– Так, – ответил Татарский, – мелочи. Вот, например, этот зубчатый знак в центре плиты. Я знаю его смысл.
– И какой же этот смысл?
– «Быстро» по-древнеегипетски.
Фарсейкин засмеялся.
– Да, – сказал он, – нестандартно. Обычно новые члены думают, что это шоколад «М&М». На
